Иди полным ветром

Так в последних числах августа начались мои скитания по болотам, лесам, тундрам. Свитой моей были густые метели, моим недругом – холодный ветер. Медведи караулили нас, а соболя не давались под выстрел. Как-то раз проводник сбился с пути, и мы с Михайло приготовились сложить косточки под небом Севера. По непростительной оплошности моей я целиком уповал на опытность проводника и оставил в ближайшем селении компас. С божьей помощью, однако, кое-как выбрались.

Нам довелось видеть селения, которые не были толико счастливы, как Плотбище. В Лабазном, например, показались было оленьи табуны. Ветвистые рога их заколыхались вдали, точно полосы сухого кустарника. Со всех сторон устремились туда якуты, чуванцы, ламуты, тунгусы. Радостное ожидание оживило их лица, все предсказывало обильный промысел.

Но вдруг раздалось роковое известие: «Олень пошатнулся!» Действительно, табун, вероятно устрашенный множеством охотников, отошел от берега и быстро скрылся в горах. Отчаяние заступило место радостных надежд.

Сердце раздиралось при виде народа, лишенного всех средств поддерживать свое и без того бедственное существование. Ужасна была картина всеобщего уныния и отчаяния. Женщины и дети громко стенали, мужчины бросались на землю и с воплями взрывали снег, будто приготовляя себе могилу; старшины устремили безжизненные взоры на горы, за которыми исчезла их надежда.

По всей дороге видели мы, как туземцы страдали от голода и, отчаявшись в оленьем промысле, прибегали к рыбной ловле. Но пришла беда – отворяй ворота: к несчастью, и рыбы оказалось так мало, что прибрежные жители остались в самом беспомощном и ужасном положении.

Путешествие наше становилось с каждым днем труднее. Холод усиливался; лед у берегов ширился, кое-где он уже перехватывал реку; приходилось топорами и шестами прокладывать себе путь. Занятие, признаться, до крайности утомительное.

Вчера мы прибыли в Нижне-Колымск. Наши скитания по рекам, горам и тундрам заняли семьдесят дней. Я был бы совершенно удовлетворен ими, когда б не картины страшных бедствий народных. Прощайте. Поминайте хоть изредка вашего Матюшкина. Сентябрь 1821 г.».

13

Щеки ввалились, борода отросла космами. Одежда была изорвана в клочья. Он едва волочил ноги.

Флотский офицер, возвращаясь из порта домой, увидел страшного пришельца. «Тунгус? – быстро соображал моряк. – Беглый каторжник?..» И крикнул строго:

– Ты кто такой?

Незнакомец молчал.

– Отвечай, каналья!

– Джон Кокрен, – пролепетал оборванец и дрожащей рукой вытащил из-за пазухи клочок бумажки. – «По-ва-ли-шин… Сто-гофф…» – прочитал он по складам.

– Стогов? – изумился лейтенант. – Стогов? Это я. – Флотский ткнул себя в грудь с таким видом, точно хотел убедиться в том, что он – это он.

Как многие тогдашние моряки, Стогов, водивший бриг «Михаил» из Охотска на Камчатку и обратно, считал необходимым сохранять невозмутимость во всех случаях жизни. Однако теперь рот у лейтенанта округлился, а глаза расширились.

– Ну-у-у, – пробормотал он. – Вот так штука… – И спросил по-английски: – Каким ветром занесло вас в Охотск, сэр? – Но, взглянув на Кокрена, поспешно взял его под руку и повел к себе на квартиру.

Джон проспал день, ночь и еще полдня. Когда он наконец проснулся, выбрился, вымылся и переоделся. Стогов пригласил его к столу.

– О, это длинная история, – отвечал Кокрен на вопрос Стогова о том, как он попал на край света. – Это длинная и печальная история… Если у вас есть время, с удовольствием расскажу.

– Признаться, горю нетерпением.

Кокрен помешивал ложечкой в стакане. В чай был налит ром, запах рома напоминал Джону лучшие времена. На лице его появилась улыбка.

– Однажды в Лондоне, – начал Кокрен, – в обществе моих приятелей-моряков зашел разговор о путешествиях. Толковали о разных случаях и приключениях. К концу вечера было довольно выпито. На столе рядом с нами лежали карты. Эти, знаете ли, великолепные карты, составленные стариком Эрроусмитом. Кто-то, не помню уж кто, развернул одну из них, и, представьте, именно ту, на которой изображены северо-восточная Азия и Аляска. А кто-то при этом заметил, что самый трудный кругосветный путь – путь Европой через Россию и Колыму в Берингов пролив, потом американским берегом от фактории к фактории и домой – в Англию. Разговор оживился, все рассуждали, но находили такое путешествие невозможным. Черт догадал меня объявить, что невозможного нет. Меня поймали на слове, я побился об заклад, что пройду из Лондона в Лондон вокруг земли.

Кокрен взглянул на Стогова.

– Вы, кажется, сомневаетесь? – обиженно спросил капитан, которому после стольких неудач и передряг казалось, что он и впрямь пустился во все тяжкие лишь для того только, чтобы удивить божий мир.

– Нет, нет, – поспешно сказал Стогов, – но согласитесь, поводов для сомнений достаточно. Впрочем, – он добродушно подмигнул, – чего не случается на свете! Особливо, ежели англичанин побьется об заклад.

– Вот именно, – осклабился Кокрен. – Я и сам на другой день страшно досадовал. Но что было делать? Дал слово – исполнить должно. Намерение мое сделалось известным. Я был львом дня.