Иди куда хочешь

— Недостаточно, — отрезал Брахма, играя четками. — Проси меньшего.

Упав на колени, малыш Вишну смотрел на нас мокрыми от слез глазами.

— Дайте! Пусть сбудется!

Что-то он понимал, мой младший брат, мой беспокойный Упендра, строитель Великой Бхараты… что-то он понимал, чего не понимал никто, и предложенное им было горячечным бредом, согласиться с которым можно лишь на краю пропасти — а где сейчас стояли мы?!

Опомнись, малыш!

Опомнись, Индра!

Секач, не делай этого!..

…Властная рука отстранила меня. Тяжко ступая, вперед прошествовал тощий оборванец, подпоясанный коброй. Гирлянда черепов болталась у него на шее, издавая костяной стук, а котомка хлопала по спине, при каждом ударе выплевывая горсть пепла. Сегодня Шива-Разрушитель не пожелал принимать ни один из целого собрания своих устрашающих образов, ограничась тем, что мы видели.

Баламут отступил на шаг, когда Шива остановился перед ним.

— Я внял просьбе Опекуна Мира, светоча Троицы, — тихо произнес Разрушитель, и малыш заскулил у его босых ног. — Я отдаю Черному Баламуту треть собственного Жара, отдаю при свидетелях, и сказанное мной не может быть ложно. Да будет так!

На миг меня ослепил блеск трезубца, невесть откуда взявшегося в руке Шивы, и почти сразу страшным огнем полыхнул в ответ кокон Баламута… занялся Пралаей, пожаром светопреставления, вынудив реальность дрогнуть зыбкой пеленой, — и угас.

— Недостаточно, — донеслось от Брахмы, стоявшего в ожидании. — Проси меньшего.

И тогда я, Стогневный, Стосильный и Стоглупый, шагнул вперед, встав рядом с Шивой и малышом.

«Назад! — истошно вопило все мое существо. — Назад, дурак! Ты не понимаешь, что делаешь!»

Да.

Не понимаю.

И, наверное, уже никогда не пойму.

Но внутренний сута гонит упряжку по краю пропасти, заставляя коней исходить пеной, камни летят из-под копыт и колес, а значит, прошло время раздумий, как прошло и время молний.

Дыхание наполнилось грозой, руки сами раскинулись крестом, и впервые возглас «Хорошо есть, и хорошо весьма!» прозвучал легко и естественно, словно признав за мной право на себя.

— Я, Индра, Локапала Востока и Владыка Тридцати Трех, внял мольбе Опекуна Мира! И именем Свастики Локапал добровольно отдаю Черному Баламуту десятину Жара Трехмирья, чтобы сбылось несбыточное и явилось требуемое… Да будет так!

Не произошло ничего.

Не вспыхнул кокон, не ударил гром, трезубцы не заблистали в ночном мраке, и мертвые не восстали ото сна. Разве что малыш поднялся с колен, и Четырехликий Брахма мягко отодвинул меня в сторону, приблизясь к Разрушителю и Опекуну.

Троица стояла перед Черным Баламутом.

Все было взвешено, сосчитано и измерено.

— Куда идешь? — спросил Шива, отчетливо произнеся ритуальную формулу встречи почетного гостя.

— Куда идешь? — срывающимся голосом повторил малыш, и правая рука Разрушителя легла ему на плечо.

— Иди куда хочешь! — подвел итог Брахма, и ритуальная формула прощания с почетным гостем вдруг прозвучала непривычно: задумчиво и чуточку грустно.

— Иди куда хочешь!

И Золотое Яйцо раскололось пополам.

ЭПИЛОГ

…Стенанья роз колеблют небосвод,
Грустит вода, погрязшая в овраге,
Змея течет из-под гнилой коряги,
И холм творит немое волшебство.
Пора слагать таинственные раги
О том, что было живо и мертво,
Трусливо и исполнено отваги,
Вставало твердью из предвечной влаги,
Считалось всем, взойдя из ничего,
Пора уйти в глубины естества
И научиться складывать слова,
Как складывали их былые маги.
Граница меж мирами — лист бумаги,
Последняя строка всегда права,
Вот двор, трава, и на траве дрова,
И не болит с похмелья голова,
Дурман осенних туч пьянее браги,
Засиженное мухами окно
Откроется меж буднями и сном,
И ты не вспомнишь: порванные флаги,
Огонь, тела… и черное пятно
Над нами.
Над тобой и надо мной.[33]

Воспевайте святое имя! воспевайте святое имя! воспевайте святое имя! В Эру Мрака нет иного пути к духовному осознанию! нет иного пути! нет иного пути!

Торжественный въезд в Хастинапур прошел в угрюмом молчании. Редкие тюрбаны взлетали в воздух, цветочный ковер быстро увядал под копытами и колесами, превращаясь в дурно пахнущую грязь, горожане прятали глаза, и опустевший дворец напоминал заброшенное кладбище.