Иди и возвращайся

Я была уже большой и сразу поняла, что чудовище — это старая шуба, давно валявшаяся среди забытых вещей в кладовке, а кровавое озеро очень похоже на кетчуп. Но тем не менее тогда, именно в тот самый момент, поняла, что чудовища больше нет. Воин в шлеме из фольги и с кухонным ножом навсегда прогнал его, и мне нечего больше бояться.

Так и случилось. Мы стали жить, будто этого кошмара и вовсе не было. Но недолго, всего неделю. Через неделю после расправы над чудовищем мама исчезла.

Тот понедельник начался как обычно. Мы с мамой всегда вставали и уходили первыми. Папа работал программистом, и его рабочий день начинался в одиннадцать. Иногда он вставал, чтобы поцеловать нас перед выходом.

На завтрак мама пожарила яичницу, налила кефир в прозрачный стакан. Сама она никогда не завтракала. Сделала себе кофе в гейзерной кофеварке и разбавила его сливками.

Когда мы одевались в прихожей, мама заглянула в спальню:

— Спит.

Ничего необычного, я точно это знаю, потому что миллион раз повторила это следователю, папе и бабушке. Мама привычно поправила мне шапку, чтобы та закрывала левое ухо, потому что мне так больше идет. Надела тонкий бежевый плащ, повязала на шею платок.

Позже, бесконечно вспоминая то утро, я начинала думать, что «спит» она произнесла с сожалением, что с особой заботой кормила меня завтраком, что помедлила, осматривая прихожую перед тем, как выключить свет. Или мне показалось и все это дорисовало мое воображение, когда я пыталась понять, что было не так?

Ее телефон был выключен весь день, но нас это не обеспокоило. Такое случалось и раньше, когда у нее одно за другим шли совещания или эксперименты. Мама работала в НИИ — научно-исследовательском институте легочных заболеваний. Но телефон не отвечал и вечером, и мы стали звонить ее коллегам. Выяснилось, что на работе мамы сегодня не было. Никто не видел ее с воскресенья, когда все были в гостях у директора института.

Вечером мы пошли в полицию. Нас принял уставший участковый. Он молча выслушал папу и сказал:

— Пишите заявление. Но сразу предупреждаю, что раньше чем через двое суток искать ее никто не будет.

— Почему? Что нам делать двое суток? — дрожащим голосом спросил папа.

— Большинство пропавших людей находится в первые трое суток с момента пропажи, — заученно сказал участковый. — Но ваш случай не совсем… м-м-м… типичный, — продолжал он.

— Что в нем нетипичного, капитан? — спросил папа.

Из-за двери раздались шум падающей мебели и громкая хриплая брань, закончившаяся такими же хриплыми криками, — кого-то повалили и придавили. В кабинет заглянул молодой полицейский, вопросительно посмотрел на капитана.

— В обезьянник его, — пожал плечами капитан.

Его коллега кивнул и исчез за дверью.

Капитан вздохнул, вспоминая, о чем говорил.

— Обычно причина исчезновения очевидна — алкоголь, наркотики, долги, любое асоциальное поведение. Ваша жена не входит ни в одну из этих… так сказать, групп. Я попрошу, чтобы ее делом занялись раньше, чем обычно, но, понимаете, мы загружены. — Он кивнул на гору папок перед ним. Папками были завалены все свободные стулья и тумбочки в кабинете. Распухшие папки теснились и на стеллажах вдоль стен, выдавливая друг друга с полок. — Тем более, — продолжил он, глядя на папу, — правило трех дней действует даже для людей с благополучным прошлым.

Папа судорожно выдохнул, стиснув руки перед собой.

— Идите домой и ждите. Скорее всего, она появится. Мало ли, встретила подружку или… — Он сделал в воздухе непонятный жест, покосившись на меня.

— Что писать в заявлении? — раздраженно спросил папа.

— Дату и время исчезновения, обстоятельства, рост, особые приметы, одежду, — перечислил капитан.

Он дал нам несколько чистых листов и открыл выдвижной ящик стола. Я представила, как он достает ведерко с карандашами, на котором пляшут веселые пчелки, но он протянул папе обычную ручку.

— Напишите там, — он указал рукой в сторону двери. — Образец на стене. Закончите — отдайте дежурному.

Мы вышли в коридор, и в кабинет немедленно вошли поджидавшие на пороге парень с девушкой, оба в татуировках и с пирсингом в носу.

— По вызову, — раздалось из-за закрывающейся двери.

— Повестке, — поправил их голос капитана.

Мы сели за продавленный стол. Папа написал полстраницы.

— Во что она была одета?

— Плащ, платок, сапоги.

— Цвет помнишь?

— Плащ бежевый, платок с желтыми цветами, сапоги коричневые.

— Без каблуков? — уточнил папа.

— Без каблуков, — ответила я.

— Третье заявление за месяц! — гремел за закрытой дверью голос капитана.

Ему что-то тихо отвечали. Очередь в коридоре, сидевшая на стульях вдоль стены, притихла.

— Особые приметы, — прошептал папа сам себе.

— У нее нет особых примет.

Папа расписался, поставил дату. Мы отдали заявление в окошко толстому полицейскому, рядом с которым беспрерывно звенел дисковый телефон, и вышли на улицу.

Следующий день я знаю только со слов папы — меня забрала бабушка, чтобы «не трепать нервы ребенку». Папа и друзья родителей обзванивали больницы, отделения полиции и морги, расклеивали объявления о пропаже.