Идеи и интеллектуалы в потоке истории

используют математический аппарат (статистику, факторный анализ,

математическое моделирование и т. д.). Однако, во всех таких случаях

данные отрасли являются пусть не экзотикой, но никак не

мейнстримом исследовательских практик. В экономической же науке

напротив, профессиональные статьи без формул, расчетов и моделей

— редкое  явление. В ведущих журналах такие сугубо

методологические («гуманитарные») статьи позволено публиковать

разве что признанным корифеям.

Другой момент, который также дает большое преимущество

ученым-экономистам в сравнении с другими обществоведами, — это

нормативный подход и способность к точной экспликации заявленных

нормативных суждений и ценностей, к измерению соответствующих

показателей. Последние выступают здесь, как правило, в форме

функций «полезности», «общественной пользы» и т. п. Сколько бы ни

иронизировали аутсайдеры по поводу «примитивности» и «плоскости»

экономических критериев пользы, блага и добра, четкие нормативные

198

представления, допускающие рефлексию, уточнение, концептуальное

обогащение, — это всегда большое преимущество над расплывчатыми

сугубо гуманитарными рассуждениями об «истинных ценностях», тем

более, нередким полным отказом от таких суждений, релятивизмом

под масками «объективного», «ценностно-нейтрального»,

«мультикультурального» и «политкорректного» принципов.

Обществу и государству нужна от социальной науки прежде всего

помощь в понимании и решении практических проблем, в том числе

в «лечении» типовых социальных недугов, таких как кризисы,

деградация институтов, асоциальное поведение, насилие, преступность,

наркомания, попытки самоубийства и т. п.

Социальные исследователи воспринимаются извне как эксперты по

состоянию общества и культуры. Хотят они того или нет, но к ним

относятся, как к врачам (экспертам по человеческому организму). Если

же врач отказывается судить о том, что такое здоровье, твердит, что не

верит ни в какие измерения, которые «слишком упрощают

непомерную сложность происходящего в организме» (т. е. и от

градусника открещивается), а вместо диагноза болезни представляет

запутанные рассуждения о неоднозначности представлений о том, что

такое болезнь и здоровье в разных культурах и эпохах, то люди пойдут

к другому врачу — с четкими взглядами, современной

диагностической аппаратурой, способностью указать на причины

болезни и предложением ясного курса лечения.

Таким образом, имеются вполне очевидные достоинства

современной математизированной экономической

теории —

основания и средства многосторонней экспансии на «чужие»

предметные области:

широкие и гибкие понятия и модели рационального выбора,

игры и правил игры, полезности, стратегий, интересов,

стимулов, обменов, рынков, ресурсов, издержек, а также

контрактов и институтов в социологизированных версиях;

умение  операционализировать такие общие понятия

в применении к конкретным задачам (в том числе далеким от

классических экономических) и имеющимся наборам

численных данных;

владение разнообразными, в том числе весьма

рафинированными математическими методами обработки

данных и проверки гипотез;

смелость нормативных суждений — постулирование

критериев оптимальности (общественной пользы и проч.)

в сочетании с умением переводить социальные проблемы

в исследовательские задачи, а результаты решения последних

— в конкретные практические рекомендации.

199

Нет ничего удивительного, что ученые-экономисты с такой

внушительной экипировкой отважно и нередко успешно вторгаются

в области, традиционно считавшиеся епархиями социологии,

правоведения, политических наук, психологии, истории.

Уязвимость «прогрессорства»

Также повсеместно самими «жертвами экспансии» такой

империализм отторгается. Почему?

Экономисты в данном случае напоминают прогрессоров из

романов Стругацких, особенно тех, которые удивляются, почему

народы других планет так упорствуют, когда их волоком тащат

в светлое будущее. Впрочем, в данном пункте аналогия явно хромает:

никого и никуда экономисты не тащат, скорее, совершают вылазки

в чужие экзотические территории за ценными экспонатами, особенно

не интересуясь отношением к себе безнадежно отсталых туземцев52.

Если от фантастики обратиться вновь к геополитической модели,

то экономический империализм на нынешней стадии — это даже еще

не колониализм, а нечто вроде Королевского географического

общества, где джентльмены-путешественники хвастают друг перед

другом теми редкостями, которые они сумели добыть в далеких

враждебных странах, населенных невежественными дикарями.

Если где-то этот начальный этап демонстративного презрения к

доморощенным «достижениям» туземцев преодолевается, то

начинается стадия «колониальная». Тогда с «туземцами» —

представителями захватываемых дисциплин — приходится уже

общаться на постоянной основе, как-то находить общий язык.

Впрочем, апломб колонистов отнюдь не исчезает, они понимают

по-своему свою «миссию белого человека», начинают навязывать

туземцам свои стандарты жизни и мировоззрения. Действительно, при

всяком дисциплинарном империализме, например экономическом,

всем смежным дисциплинам пытаются навязать свой экономический