Идеи и интеллектуалы в потоке истории

Как вам кажется, правомерно ли применять коллинзовскую

методологию оценки интеллектуальных достижений той или иной

нации к русской философии? Или для каждой национальной

философии требуется аутентичная ей методология исследования и

оценки?

Вопрос странный. Если внимательно прочесть «Социологию

философий» Р. Коллинза, то можно легко убедиться: данная

методология прекрасно работает как для интеллектуалов Древней

322

Греции и Китая, для немецких идеалистов, французских просветителей

и экзистенциалистов, так и для таких экзотических для нас

философских традиций, как японская, арабская и еврейская.

С чего бы это вдруг для России она перестала работать? Может

быть, для российских философов не имеют значения эмоционально

насыщенные ритуалы (дискуссии)? Связи личных знакомств?

Разделение на фракции? Стремления к достижению высокой

репутации? Связи учитель—ученик? Перестройки интеллектуальных

сетей? Сдвиги в организационной основе философского творчества

(кто, где и за что получает заработную плату)? Обнаружение глубоких

затруднений?

Все это, бесспорно, имеет место быть и в наших палестинах, а

значит, и подход Коллинза вполне релевантен. Попытки его применить

уже делались, но, к сожалению, пока без достаточной систематичности

и основательности.

Возможно ли, на ваш взгляд, провести точный водораздел между

свободой воли, свободой мысли и свободой слова на законодательном

уровне (случай 282-й статьи УК РФ)?

Сразу оговорюсь, что не являюсь экспертом в правовых вопросах.

Содержание преступного деяния описывается в данной статье

таким образом: «Действия, направленные на возбуждение ненависти

либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы

лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения,

отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо

социальной группе, совершенные публично или с использованием

средств массовой информации».

Известны неоднократные злоупотребления этой статьей, когда под

нее подводили общественную критику (как правило, справедливую, но

ведь это здесь неважно!) начальников, чиновников, милиционеров-

полицейских, прокуроров, судей, ФСБ-шников и т. п. Очевидна

необходимость четкого закрепления в законе отличий критики (всегда

законной и необходимой) от «возбуждения ненависти либо вражды, а

также унижения достоинства человека». Есть ситуации, когда не

только критика, но и гневные негодующие высказывания, даже

ругательства никак не могут быть основанием для применения такой

статьи. Вот, допустим, ОМОНовцы бьют дубинками по головам

мирных демонстрантов, ломают им руки, топчут упавшую женщину.

Видя это, нормальный человек вполне может воскликнуть что-нибудь

типа: «Негодяи! Гады! Не смейте трогать! и т. п.». И что теперь —

тащить такого человека в кутузку, давать ему срок за то, что он

«унизил достоинство» или «возбудил ненависть» к этим ОМОНовцам

как «социальной группе»?

323

Вот такого рода вопросы точно нуждаются в нормальной

правовой проработке, тогда как вопрос о различении между

«свободой воли, свободой мысли и свободой слова»

представляется мне сейчас пустой и устаревшей схоластикой.

Как сегодня проявляется противостояние столичной и

провинциальной философии в России? Как вы в целом оцениваете

уровень так называемой вузовской философии, занятой по

преимуществу воспроизводством самой себя?

В провинции уровень преподавания философии и

философского творчества представляется весьма низким. На

философских конгрессах доля невежд и чудаков, мнящих себя

светочами мысли, скандально велика. После

Конгресса в Новосибирске (август 2009 г.) я написал про это в «Вестнике

РФО» полушутливую заметку «Семь смешных философских

грехов». В Москве и Санкт-Петербурге, отчасти и в крупных

университетских центрах провинции (Новосибирск, Томск,

Екатеринбург, Ростов-на-Дону) уровень, разумеется, выше, но

остается чрезмерной зависимость от новых волн

интеллектуальной моды, поступающих из Европы и США. И дело

здесь не во вреде идейного импорта (я сам активно принимаю

в нем участие переводными альманахами и книгами), а в том, что,

не успев освоить один пласт идей, связать его с традицией,

поставить и решить соответствующие проблемы, наша

интеллектуальная публика перескакивает на новую свежедоставленную

моду, углубляя тем самым колею провинциализма. Причем

в этом  смысле провинциализм москвичей, гордящихся своей принадлежностью к эзотерике

феноменологизма или последних писков постмодернизма, еще