Идеи и интеллектуалы в потоке истории

Область философских глубоких затруднений, открывающаяся

благодаря «Социологии философий», менее ясна, чем область научной

проблематики. Более или менее уверенно можно оказать на

следующие возможные направления мышления.

При всей законной гордости в достоинствах философской

рефлексии нам, философам, полезно признать, что весьма

основательную рефлексию над процессами и закономерностями

философского творчества на этот раз совершил отнюдь не философ, а

исторический социолог. Однако в книге Коллинза представлена

именно социологическая рефлексия, что оставляет обширное поле

возможностей для философской трактовки нового ценнейшего

материала. Действительно, философская рефлексия теперь уже не

может устраниться от  включения в свое рассмотрение

интеллектуальных сетей, интерактивных ритуалов между философами,

идей как символов группового членства, борьбы за внимание,

конъюнктуры меняющихся организационных основ и т. д. Все эти

реалии теперь должны быть как-то совмещены с нашим философским

видением сущности философского же творчества. Особенно

перспективными представляются проблемы онтологического статуса

выделенных Коллинзом реальностей, таких как: «пространство

интеллектуального внимания», «культурный капитал»,

«эмоциональная энергия», «иерархия уровней абстракции-рефлексии»

и т. д. Также намечается новый виток развития проблематики,

связанной с социальной обусловленностью познания вообще и

философского познания в особенности, но теперь уже не

в примитивных схемах «социального заказа» или «отражения

социального бытия», а при посредстве новых рафинированных

моделей макро-, мезо- и микросоциального обусловливания

философского творчества. Назовем эту первую выделенную

проблемную область философским осмыслением социальной и

макроисторической динамики интеллектуального творчества.

302

Второй самостоятельной сферой мышления становится отношение

между теми философскими проблемами, которые мы ставим и решаем

(хотя чаще ходим вокруг да около) и всей накопленной

сокровищницей мировой философской мысли. Раньше для западных (и

русских) философов основным идейным каркасом была европейская

традиция, идущая от древней Греции через средневековую схоластику

к философии Нового времени, XIX и XX вв. К остальной философии

интерес был скорее «этнографический» — как к далекой экзотике.

Идейные заимствования (например, у Шопенгауэра, Толстого или

Швейцера) носили частный и спорадический характер. При освоении

концептуального и сравнительно-исторического содержания

«Социологии философий» мы оказываемся в иной ситуации.

Философские идеи уже представляются как «единая субстанция» с

общими закономерностями развития; отмахнуться от этой реальности

значит, подобно страусу, зарыться головой в песок. Сам принцип

соотнесения сегодняшней работы отдельного философа с

накопленным идейным арсеналом и движением мировой философской

мысли становится проблемой. Позволю себе сослаться на личный опыт.

Решение о переводе книги Коллинза пришло ко мне в середине

выполнения проекта по написанию большой философско-

исторической и теоретико-исторической книги. Начиная работу над

переводом, я планировал после ее окончания вновь приняться за свой

начатый труд. Однако на середине перевода книги стало ясно, что

прежним способом писать собственную работу уже нельзя: не

учитывать сделанного Коллинзом — значит, не использовать новое

пространство рефлексии, новое обобщение развития разнородных

философских традиций и соответствующие идейные возможности.

При этом любые попытки полностью учитывать и детально

анализировать раскрытые Коллинзом реалии философского творчества

— от личных встреч с другими философами до анализа структуры

пространства внимания и динамики борьбы между окружающими

интеллектуальными фракциями — приводят к остановке самого

решения поставленных задач. Такое затруднение, когда перед каждым

шагом требуется сделать еще сорок вспомогательных шагов, может

быть полушутливо названо проблемой философской сороконожки.

Если бы это касалось только частных творческих затруднений

отдельного философа, не следовало бы здесь об этом говорить. Мой

тезис состоит в том, что «проблема философской сороконожки» имеет

более широкую общность и более высокий статус. Это то, что Коллинз

называет глубоким затруднением — проблемой, попытки решения

которой приводят к новым более глубоким проблемам. Действительно,

любое решение о способе и характере учета сетевых, микро-, мезо- и

макрореалий философского творчества в самом этом творчестве

303

(включая «нулевое» решение о полном игнорировании данного уровня

рефлексии) требует собственного обоснования. При этом ни из каких

научных данных такое обоснование вывести уже нельзя, оно должно

носить философский характер. Любые же серьезные попытки такого

обоснования открывают новые области философского творчества.

Третья крупная проблемная область, открывающаяся благодаря