Идеальный выбор

Марта — ясновидящая. С детства. Она видит, как звучит голос. Настроения незнакомых людей отливают неоном в темноте. Марта с легким сердцем предпочла бы ничего подобного не видеть. Она занимает себя работой, чтобы ничего не видеть, — чистит, моет, готовит и суетится без продыху, только бы не слышать звуков, не видеть очертаний. Она не в состоянии просто сидеть и слушать, звуки оглушают ее. Людей вроде Софии Марта обходит за много километров, особенно женщин вроде Софии, — Марте невыносима мысль, что и ее могут счесть такой же свихнутой. Марта не желает слыть шизанутой, хотя нередко она именно так о себе и думает. Она терпеть не может женщин, наслаждающихся своей скандальной славой, она маскирует свой страх рассуждениями о большой политике и важными словами. Не то чтобы ее политически корректное рвение было показным, но Марта стала вегетарианкой, не потому что убийство животных ради прихоти богатеньких обитателей Запада искажает истинные общественные ценности. Она стала вегетарианкой, потому что ей было ужасно жалко ягняток. В тринадцать лет политические ценности ее не волновали, Марта чувствовала боль маленьких ягнят. Каждый раз, когда клала в рот приправленный мятой, тающий на языке кусок Куда благоразумнее обрядить сверхчувствительную душу в политические цвета, чем открыто признать себя чокнутой. Куда приятнее быть просто хорошей, правильной девушкой, которая всем стремится помочь, хотя бы в малом. Из соображений того же благоразумия она устроилась на работу в систему заранее утвержденных планов. Ни вины, ни ответственности, рвущийся ввысь взгляд придавлен стопками фотокопий в трех экземплярах.

Марту сомнительная слава не прельщает. Марта наслаждается полным отсутствием внимания к своей особе. Оттого что она видит слишком много и увиденное сбивает ее с толку, Марта мечтает только об одном — закрыть глаза и обнаружить за ними темноту, как у всех. Единственное, чего Марта хочет от жизни, — выглядеть заурядной. И быть нормальной. Но Марта не нормальна, отнюдь, хотя, видит бог, она старается. Старается сильнее, чем многие. Одевается так, чтобы не привлекать к себе внимания, ведет себя так, чтобы не вызывать интереса. Татуировка — другое дело, это личное, метка на теле, отгоняющая ненужное знание, все отвратительное, что может просочиться в голову. Татуировка — персональный амулет, нарисованный на теле, ее защита. Марта предпочитает смотреть в пол, скрести старый линолеум до дыр, только бы не поднять голову и не увидеть то, что она способна видеть. Она делает, что может, в личной и политической жизни, признает, что польза от ее трудов смехотворно мала, и отключает сознание при первой же возможности.

До сих пор Марта, находясь чересчур близко от некоторых людей, видела только эмоции, переживала чужие чувства — чаще всего пронизывающую боль, чужой радостью насытиться никогда не удавалось. Потому Джеймс — идеальный любовник для Марты; обычный человек с нормальными желаниями, но его голова, к счастью, окутана облаком дури и алкоголя, которое редко рассеивается, и Марта почти в безопасности. Ей это нравится. Она может быть с Джеймсом самой собой, страдать и радоваться по личным причинам, его чувства в нее не проникают. Марта не умеет читать чужие мысли и предсказывать будущее, она просто видит немного больше, чем есть на самом деле. Но для нее и это чрезмерно.

Переехав к Джеймсу с месяц назад, Марта сообразила, что от Софии ей следует держаться подальше; София, похоже, думала так же, ситуация складывалась ко взаимному удовлетворению. Но вот уже с неделю, как Марта видит Габриэля. Марта насмерть перепугана. Она видела тревогу Софии, которая боится, что тронулась умом. Но Марта тоже видит Габриэля. Она знает, что ни она, ни София не сумасшедшие. Значит, Габриэль существует. Марте очень страшно. Куда легче стоять на четвереньках, оттирая замызганный пол.

Они поднялись наверх, к Софии. Марта выпила вторую чашку кофе за утро, руки у нее тряслись — и от кофеина, и от тяжести признания. Она рассказала Софии несколько откровенных и подробных историй о том, что она видела, и о своем страхе. София реагировала более чем сдержанно. Если Марта действительно провидица, каковой себя считает, то со временем она обо всем догадается, но сейчас Софией в первую очередь двигало новорожденное желание защитить ребенка. София знала достаточно о состоянии современной психиатрии, чтобы понимать: вряд ли стоит заявлять социальному работнику из районного управления, что она — мать нового Мессии. Социальному работнику, занимающемуся детьми. София и сама не очень понимала, что значит быть Мессией, и мысль родить кого-то, столь значительного, приводила ее в ужас. Не говоря уж о том, что, рожая ребенка, назначенного быть более чем человеком, она исполняет часть великого замысла, — эту идею она старалась выдавить из головы тем упорнее, чем ближе становился момент истины. И конечно, она не собиралась откровенничать с человеком, проработавшим в системе социальной защиты пятнадцать лет.