Идеальный вариант

В доме случались скандалы. Ирочкина мама участия в них не принимала. Удрученно отсиживалась в стороне и, втянув голову в плечи, старалась отвлечь внимание дочери от сцепившихся в очередной ссоре папы и бабулечки. Но девочка глаз от родственников не отводила и с каким-то очень разумным молчанием ждала, когда папа завершит перепалку коронной фразой:

– Вот получим разрешение, и тогда…

– А что тогда? – ехидно отвечала бабушка. – Кто был ничем, тот станет всем?

– Станет. – На тоненькой папиной шее ходили желваки, брови сползались на переносице, мягкие, интеллигентные руки сжимались в кулаки.

– Не смеши!

– Еще увидите!

– Сомневаюсь.

– А я вам говорю…

– Говорить все умеют!

– Вот получим разрешение, – снова заводил папа, и бабушка вполне миролюбиво соглашалась: – Скорей бы.

– Скорей бы, – вздыхала мама в маленькое Ирочкино ушко, и та отвечала медленным, но уверенным кивком.

– Скажи «да»! – тут же начинала требовать та, но дочь упрямо отворачивалась и принималась вертеть какую-нибудь игрушку, демонстрируя абсолютное отсутствие интереса к дальнейшему разговору. Сказать нечего было. Она была со всем согласна: с полетами к потолку, бабушкиным страданием, тихими скандалами (ругались шепотом, по-другому не умели) и мамиными вздохами. Ирочке было хорошо и спокойно. Знала, что получат разрешение, и тогда… Что конкретно «тогда», конечно, не знала, но догадывалась, что определенно что-то прекрасное.

– Никаких дождей! – обещал папа, избавляясь от насквозь промокшей одежды, стоя на коврике у двери в комнату. Дальше проходить не разрешалось. «Не хватало еще в доме сырости и грязи!» Ирочка улыбалась. Она тоже не любила дождь – он заливал песочницу, и приходилось два дня кататься на скрипучих качелях или ездить с железной, но почему-то совсем не скользкой горки. А девочке нравилось делать куличи.

– Никаких очередей! – Бабушка валилась на табуретку, вытаскивая из ридикюля (счастье, что Ирочку не просили выговорить это слово) веер, и принималась энергично обмахиваться, придыхая в такт этим взмахам: «Карпа… живого… завезли. Фаршировку… затеяла… блаженная. Два часа… проваландалась… кончился. Что ужинать… станем? Не знаю».

– Не думал, Раиса Яковлевна, – откликался папа, – что вам свойствен интерес к хокку.

– А вы, молодой человек, – в тон отвечала бабушка, откладывая веер, – многого обо мне еще не знаете.

– Боюсь предположить, что бы это могло быть.

– Не умничай! Лучше сходи в магазин, купи колбасы, хотя бы ливерной, или селедки для форшмака. Мои конечности уже не ходят.

Папа не спорил, послушно отправлялся в универсам. Ирочка, если бы не была такой маленькой, тоже побежала бы. Уж очень внушительно бабулечка махала веером и делала театральные акценты на словах «форшмак» и «конечности», произнося последнее через «э».

– Никаких соседей, – мечтательно тянула мама, а дочь расстраивалась.

Соседи ей нравились. И шумные, веселые Фащуки: дядя Толя и тетя Тома и их дети: Мишка и Машка. Машка давала ей покачать куклу, а Мишка останавливал перед ней самокат, на котором гонял по коридору к неудовольствию (и молчаливому, и не слишком) остальных. Ирочка мотала головой. На самокате рановато – маленькая еще. Но доброта мальчика нравилась, а еще больше щедрость его мамы, кладущей ей в кармашек шоколадную (верный бабушкин обморок!) конфету. На губах у малышки цвела улыбка, а на щеках (О боже! Отчего на сей раз?) – диатез.

Нравилась и пожилая, немного чудаковатая Наталья Павловна, занимавшая самую маленькую комнату в квартире, в которой, кроме нее, умудрился поместиться рояль. Не пианино, а именно рояль, на котором она ела и под которым спала на узенькой раскладушке. Наталья Павловна была, как пренебрежительно говорила бабушка, «музыкантшей». Бабулечка музыку любила, а точнее, уважала, и не что-нибудь легонькое, типа «Малиновки заслыша голосок», что ставили Фащуки, а серьезные произведения Рахманинова и Шостаковича. Вот они, с ее точки зрения, были музыкантами, а те, кто дома бренчит да в музыкальных школах, – это так – «несостоявшиеся».

– Без таких несостоявшихся не случилось бы ни Рахманинова, ни Шостаковича, – замечал папа. Но бабулечка его игнорировала. Ничто не могло поколебать ее убежденности и уверенности, что преподавателю музыкальной школы уместнее играть на фортепиано, а не спать под роялем.

А внучке валяться под роялем нравилось. Она сворачивалась клубочком на раскладушке и слушала, как Наталья Павловна «разговаривает», по ее же словам, с инструментом.

– Даром что немая, – сокрушалась бабушка, – так еще и глухая девчонка станет.

– Она не немая! – тут же шепотом взвивался папа.