Завод раскинулся на несколько кварталов, и работала там, наверное, не одна тысяча человек: по тротуарам, шлепая в холодной воде, плелись люди — и гомункулы, успешно смешавшиеся с сонной толпой. Смена начиналась в немилосердные восемь утра, и до первой чашки кофе административный персонал был так же сер и уныл, как и искусственные куклы, движимые чужим колдовством. Я высмотрела в людском потоке гомункула, которому подсунула записку вчера, и ускорилась, чтобы догнать его — но он вдруг остановился так резко, что на него налетела эффектная девушка со смуглой кожей и медово-русыми волосами, шедшая позади. Красавица ругнулась и, не дожидаясь извинений, обогнула «рабочего», проскочив в рамку металлоискателя на проходной.
Любой нормальный мужчина волей-неволей проводил бы взглядом изящную спину и длинные ноги, выгодно подчеркнутые ярко-алой юбкой-карандашом, но гомункул равнодушно развернулся на сто восемьдесят градусов и попер на меня, рассекая толпу. До начала рабочего дня оставались считанные минуты, и люди спешили отметиться на проходной; кого другого могло и снести потоком — но зачарованная кукла упрямо плелась вперед, не обращая внимания на тычки и ругань. От его машинного равнодушия меня продрало холодком, но позволить себе просто уйти, не выяснив, что приказал гомункулу хозяин, я не могла.
Приближаться к проходной, заполоненной народом, я не рискнула, остановившись чуть в стороне. Гомункул пер напролом, как про нитке. Он не пытался спрятаться под зонтом или накинуть капюшон потасканной темно-синей толстовки, и потоки воды стекали по сероватому лицу. Промокшие волосы облепили лоб и виски. Вода словно придала твари объема и цвета. Вчера я просто выискивала наименее жуткого гомункула, и этот показался мне подходящим: мужчина лет тридцати-сорока, с вытянутым прямоугольным лицом и не слишком загрубевшими руками — не самый приятный тип, но с таким, по крайней мере, не так страшно ехать в одном лифте или одновременно заходить в подъезд. Вряд ли колдун стал бы терпеть рядом совсем уж жуткие экземпляры вроде тех, что шли мимо — в рваных ватниках, с одутловатыми физиономиями запойных алкашей и походкой тяжело больных людей?..
По поведению гомункулы, впрочем, не слишком различались между собой. Что «пьяницы», что «усталый работяга» — просто перли по прямой, как танки, примерно с той же долей сострадания и внимания ко всем и вся на своем пути. Гомункул, которому я подсовывала записку, и вовсе протащился по диагонали через газон, хлюпая жидкой грязью, — заляпался по колено, но передо мной остановился с царственной невозмутимостью. Пошевелил челюстью, словно разминая непривычные к нагрузкам мышцы лица, и хрипло произнес:
— При всем уважении, я бы предпочла сохранить инкогнито. Если вы заинтересованы в приобретении идеального слуги, составьте в письменной форме список своих пожеланий к количеству, внешности и умениям и передайте любому из моих гомункулов. Вы получите ответ в течение дня.
Это «предпочла» и выверенная, вежливая речь настолько не вязались с обликом усталого мужчины, давно махнувшего на себя рукой, что я вздрогнула, как застигнутая за подглядыванием школьница, и бессмысленно отозвалась:
— Благодарю, но мне нужно время на размышления.
Гомункул ничем не дал понять, что услышал или понял меня. Не получив никакой записки и прямых указаний, он просто развернулся и попер к проходной — по прямой, даже не пытаясь обойти лужи и спрятаться от усилившегося дождя.
«Идеальный слуга», вы подумайте только!
— Алиса! Эй, Алиса!
Голос был мужской, сиплый, словно простуженный. Я повертела головой, но ни одного знакомого лица в толпе не увидела и собралась уже пойти домой и предложить Карине заказать-таки одного гомункула на пробу — вдруг он сумеет вывести к своему создателю? Но голос раздался снова, ближе и отчетливей:
— Алиса!
Я остановилась и оглянулась. Хвост живой очереди почти полностью скрылся в здании проходной, и площадка перед ней стремительно пустела. В стеклянной коробке автобусной остановки никого не было, и до меня, наконец, дошло.
Таласымы, как и навки, с возрастом теряли способность отходить далеко от места своей смерти. Но если навки получались из озлобленных утопленниц и потому всецело зависели от воды, то таласымы поднимались из покойников, замурованных в фундаменте здания, и их привязка была куда жестче.
А самые старые корпуса завода располагались почти в трех кварталах от проходной. Местному таласыму не оставалось ничего, кроме как окликать меня, пока я сама не подойду ближе, — или пока не отзовусь, позволив использовать саму себя как опорную точку для нави.
Лило по-прежнему как из ведра, и я, прикинув, что лучше уж отдать посторонней нежити частичку собственной силы, чем сайгачить три квартала под дождем, уже открыла рот — и его тут же зажала шершавая мужская ладонь, такая большая, что напрочь перекрыла мне кислород. Я выронила зонт и инстинктивно схватилась за чужую руку, так отчаянно стараясь оттянуть ее подальше и вздохнуть, что в панике даже не вспомнила, что дышать мне, собственно, не обязательно.