Идеальный официант

Он узнал госпожу Мозер, которая летом 1936 года последовала за Клингерами из Берлина в Гисбах, а затем уехала с ними в Америку. Это была она, госпожа Мозер, именно она стояла на пороге и ждала, пока Эрнест преодолеет пять ступенек наверх и ступит под опасный козырек. Она поздоровалась тихим голосом, с бесстрастным лицом, и Эрнест подумал, что она никогда не повышает голос и выражение ее лица никогда не меняется. На ней не было фартука, и тем не менее не было никаких сомнений, что она не относится к членам семьи. То, что она не представилась при встрече, было не единственным признаком, указывающим на ее подчиненное положение в доме.

Госпожа Мозер посторонилась, пропустив Эрнеста, приняла у него пальто и попросила подождать в прихожей. Затем она удалилась. Эрнест остался в одиночестве. Он подумал: она знает все, но никогда ничего об этом не скажет. Из ее уст никто никогда ничего не услышит. Дом выглядел заброшенным, но не казался необитаемым.

Эрнест дожидался в просторном помещении, заполненном книгами, но это была вовсе не прихожая, как назвала ее госпожа Мозер, а библиотека. Посредине стоял журнальный столик, к нему придвинуты были два кресла, вдоль стен шли книжные полки до самого потолка, между ними — застекленные шкафы, в шкафах — античные вазы, сувениры из дальних стран, подарки и привезенные хозяевами безделушки, каких Эрнест раньше никогда в жизни не видел: этрусские застежки, китайский фарфор, индийские платки, индейские стрелы, африканские статуэтки, орудия каменного века и бесчисленные окаменелости. На стенах висели планшеты с бабочками, городские пейзажи, рисунки и эскизы, гравюры, обнаженный атлет, копии полотен старых мастеров, а в углу высилось комнатное растение, его бледно-зеленые побеги тянулись под потолок и заползали между книжными полками.

Комнату озарял необычайный теплый свет. Казалось, это был естественный уличный свет, но такого быть не могло, потому что на улице солнце не светило. Если снаружи дом выглядел несколько запущенным, то внутри, насколько Эрнест мог оценить, он выглядел уютно и чисто. Каждая вещь, каждый предмет мебели отличался изысканным благородством, внешний мир не имел доступа к этой райской обители. Сравнивать этот рай с его собственным жилищем было бы даже странно, потому что здесь просто все было другое, не сравнимое ни с чем, что доводилось Эрнесту видеть прежде. Итак, Якоб провел часть своей жизни в окружении таких вот прекрасных вещей, но сколько лет он так прожил, Эрнест не знал, и тут ему пришла в голову мысль, что, возможно, пути Якоба и Клингера разошлись довольно скоро, после отъезда в Америку. За что Клингер должен будет заплатить, что он задолжал Якобу? Как и многое другое в письмах Якоба, для Эрнеста непонятной осталась его фраза: Будет только справедливо, если он мне заплатит.

В дверях, через которые Эрнест только что сюда вошел, внезапно показался Клингер. Поскольку дверь оставалась приоткрыта и находилась у Эрнеста за спиной, Клингеру удалось застать его врасплох и даже напугать, и в первое мгновение Эрнест подумал, что он сделал это умышленно. Клингер кашлянул, и Эрнест вскочил, невидимка вдруг воплотился в реальность. Вид со спины превратился в вид спереди. Застывшая картина ожила. То, что было на ней изображено, неожиданно пришло в движение. То, что отложилось в памяти Эрнеста в послеобеденный час 28 июля 1936 года, чтобы потом, время от времени, спустя годы, он мог ее оттуда извлечь, на несколько мгновений потеряло точность. Клингер состарился, этого нельзя было не заметить, но и в этом облике Эрнест его сразу узнал.

Нельзя было не заметить и изумленного выражения, невольно мелькнувшего в глазах Клингера при виде следов на лице Эрнеста, которые еще оставались от той жуткой бойни несколько дней назад, которой его подвергли, при виде следов тех страшных побоев, которые и подвигли его связаться с Клингером, хотя незадолго до этого происшествия он собирался предоставить Якоба его судьбе и старался больше не думать о нем. Глубоко посаженные глаза Клингера вступали в обманчивое противоречие со всем его обликом, у него был непроницаемо отрешенный, совиный взгляд. Изображая равнодушие, он не мог скрыть настороженности.

Клингер сделал шаг навстречу Эрнесту. Он оказался выше, чем представлял его себе Эрнест по памяти и не выглядел на семьдесят семь лет. Через несколько недель ему предстояло отметить свое семидесятивосьмилетие.