Но Сартейн не воспринял слова По всерьез. Он решил, что после очередной попойки поэт страдает нервными галлюцинациями — как и всем остальным, Сартейну было хорошо известно нервное, болезненное воображение По. Он решил, что поэт сходит (или уже сошел) с ума, что в галлюцинациях ему просто чудятся страшные заговорщики на улицах Филадельфии. Он отказался выслушивать «бредни» По, но согласился помочь просто так.
Сартейн отвел По к себе домой, где напичкал лекарствами и уложил в постель. По сбрил усы и с помощью ножниц изменил прическу, объяснив Сартейну, что надеется изменить свою внешность так, чтобы его не узнали преследователи. Он был так сильно напуган, что вечером, когда стемнело, даже отказался зажигать свет.
На следующий день По сбежал из дома Сартейна и пешком попытался уйти из города. Его знакомый Берр, к которому обратился Сартейн с просьбой разыскать По, нашел поэта в поле за городом, через которое По стремительно шагал, пытаясь поскорее покинуть пределы Филадельфии. Берр, как и Сартейн, не понимал поведения По и не поверил в преследователей, которые хотят его убить. Однако он купил для По билет на пароход до Балтимора и дал 10 долларов на дорогу. К концу июля По все-таки удалось добраться до Ричмонда.
Он поселился в дешевой гостинице «Старый лебедь» на Бродстрит под вымышленным именем, и несколько дней никто в Ричмонде не знал об его приезде. Но через некоторое время По стал появляться в редакциях газет, начал посещать старых друзей, а главное, навестил своего старого друга — миссис Шелтон.
Превращение, происшедшее с По в Ричмонде, отмечали даже его недруги. Он изменился полностью, став более собранным и серьезным, почти бросил пить. Этому немало способствовал прием, который устроили для По старые друзья. Перед По распахнулись двери всех салонов — шире, чем когда-либо.
В обществе По стал совершенно другим человеком, поражая всех, кто знал его раньше, своей рассудочной осмотрительностью. По действительно хотел изменить свою жизнь и принимал для этого все меры, совершая самые решительные шаги.
Он как и прежде держался несколько театрально, но в этой театральности появилась несвойственная ему прежде надменность, а манеры стали более уверенными и внушительными. В кругу общения появились не только старые друзья, но и так называемые сливки общества.
В начале августа По написал Паттерсону, сославшись в оправдание своего продолжительного молчания на тяжелую, затянувшуюся болезнь. Он не знал о том, что Паттерсон давно был осведомлен о светской жизни По в высшем обществе Ричмонда и еще о том, что он не делал никаких шагов, приближающих издание журнала. И, конечно, о том, что деньги, высланные им По, исчезли в неизвестном направлении и не были потрачены на выход первого номера «Стайлуса».
Оставил ли По идею с выпуском своего журнала? Известно, что в этот период жизни в Ричмонде он занимался журналом меньше, чем когда-либо. Вполне вероятно, что он завел влиятельные знакомства, которые посулили ему больше возможностей для выхода из бедственного положения, чем такое сомнительное и неприбыльное дело, как выпуск журнала.
Отношения с Паттерсоном завершились достаточно резким письмом, в котором По возражал против издания более дешевого журнала со стоимостью годовой подписки 3 доллара. Паттерсон пытался склонить его к более дешевому варианту, но По настаивал на прежней цене — 5 долларов. Это означало, что планы его категорически изменились, и в эти планы уже не входило издание журнала.
По, впрочем, говорил своим друзьям о том, что собирался встретиться с Паттерсоном в Сент-Луисе, а дату выпуска первого номера «Стайлуса» перенес на 1 июля 1850 года. Но это были только слова. И в сознании самого По, и в сознании его близкого окружения журнал превратился в некий призрак из прошлого, а вскоре исчез совсем.
Чем же так усердно занялся По, что зачеркнул давнюю мечту о создании своего журнала, которая преследовала его целых 15 лет? Известно, что По завел серьезные связи среди ричмондских журналистов и редакторов, занимающихся политикой. Вполне вероятно, что он собирался попробовать себя и заработать деньги на этом новом поприще — на таком скользком, темном и непредсказуемом поприще как политика.
По стал завсегдатаем крупных ричмондских газет. Журналист не может держаться в стороне от политики, не может ничего не знать о ней. А в глубине души По всегда оставался газетчиком, газетным репортером. В шумной, сумбурной атмосфере газетной редакции, среди столов, заваленных рукописями, гранками и письмами, в обществе прожженных журналюг, привыкших относиться ко всему с изрядной долей цинизма, По чувствовал себя, как рыба в воде. В этой атмосфере он был дома, и его постоянно тянуло в этот водоворот информации и ворох новостей. Честно говоря, репортерское прошлое всегда остается с человеком, и даже ставшие звездами писатели или киношники время от времени пытаются вернуться к этой профессии, занимаясь либо газетной политикой, либо информационным бизнесом, либо документалистикой. В любом случае, репортерская жилка всегда дает о себе знать.