— Отец был врачом, а маман — ну, она была самой красивой женщиной, которую мне доводилось встречать. — Он улыбнулся. — Я помню, как наблюдал за ней в саду, когда она думала, что ее никто не видит. Она сняла свою соломенную шляпку, подняла лицо к небу и смеялась, как самая счастливая женщина на земле.
Я смотрела в свою тарелку, вспоминая собственную маму, которая все бы отдала за то, чтобы вернуться на юг. Я думала о том, как наблюдала за ней, когда она думала, что никто не видит: она склонялась над бокалом с бурбоном, провозглашая тост за свое здоровье. Я закрыла глаза, пытаясь представить, каково это — расти в семье Алекса Риверса.
— Мой отец не особенно увлекался театром, — продолжал Алекс, — но когда увидел меня в одной пьесе в колледже, Тулейне, стал моим самым преданным поклонником. До самой смерти — он скончался несколько лет назад — он продолжал развешивать рекламные афиши фильмов, в которых я снимался, на стенах своего кабинета.
— А твоя мама до сих пор живет в Новом Орлеане? — спросила я.
— Я пытался перевезти ее в Лос-Анджелес, но она ни в какую. Сказала, что слишком глубоко пустила корни, чтобы куда-то переезжать.
Я попыталась мысленно представить себе картинки, которые рисовала мне мама: Юг, земля грациозных голуболистых ив и ледяных напитков с дробленой мятой. Картина казалась такой же непохожей на Лос-Анджелес, как я на Алекса Риверса.
— Наверное, ты скучаешь по Новому Орлеану, — предположила я. — Голливуд совершенно другой мир.
Алекс пожал плечами.
— Я вырос в одном из старых французских особняков, — рассказывал он, — с черными ставнями, плетущимися розами и витыми металлическими скамейками в саду. Когда я приехал в Лос-Анджелес и добился успеха, то построил себе точно такой же дом в Бель-Эйр, — улыбнулся он. — Ты, конечно, ездила на одну из экскурсий на Аллею звезд и, возможно, даже видела почтовый ящик.
Я улыбнулась в ответ.
— А как ты узнал, что добился успеха?
Алекс рассмеялся.
— Однажды в бакалейном магазине. После выхода на экраны фильма «Свет и тень», вьетнамская тема. Значит, я стоял в отделе овощей и сжимал мускусную дыню, ну, как учила мама в мою бытность студентом, чтобы понять, спелая ли она. В итоге я выбрал две и направился к луку-порею, а когда оглянулся, то увидел вокруг дынь толпу. Женщины хватали дыни, которые я брал с прилавка, но так и не положил в свою тележку, — черт побери, зеленые дыни! — и уверяли друг друга, что взяли ту дыню, которой касался Алекс Риверс. — Он усмехнулся. — Это самое плохое в моей профессии, — признался он. — Я никуда не могу пойти. Ничего не могу сделать. Начисто лишен личной жизни. В тот день, в восемьдесят седьмом году, я последний раз ходил в бакалейный магазин.
— А что же ты ешь? — испугалась я.
— Я нанял людей. Они покупают мне продукты и одежду, отвечают на звонки, возят меня повсюду. Господи, если бы я захотел, то нанял бы человека, который ходил бы за меня и в ванную!
— Вот тебе и преимущества положения влиятельного человека! — улыбнулась я. Встала и унесла со стола остатки изумительного гуся под сливовым соусом, фаршированного сладким рисом. — И чем ты весь день занимаешься?
Алекс засмеялся.
— Если подумать, то почти ничем, — ответил он.
Он наполнил бокалы, пока я ставила на стол десерт.
— Черника, моя любимая ягода, — сказала я.
И сказала я это не из вежливости. Нельзя вырасти в штате Мэн и не любить чернику, она росла в лесу между нашими с Коннором домами. Эта была не такой вкусной — об этом Алексу я говорить не собиралась, — но напомнила мне лето и детство, которое прошло сто лет назад. Я поднесла вилку ко рту и съела еще одну ягодку.
— Мы в детстве в Мэне собирали чернику, — рассказала я Алексу. — Она росла повсюду, мы срывали ее прямо с куста и ели. — Я улыбнулась. — Теплая была самая вкусная, потому что напоминала солнце, но она оставляла на пальцах фиолетовые пятна.
Алекс потянулся через стол и взял меня за руку. Перевернул ее ладонью вверх, медленно поглаживая пальцами.
— Здесь и здесь, — произнес он, касаясь моей ладони, как будто видел эти следы. Потом взглянул на меня. — Жаль, что меня не было рядом с тобой.
Я отдернула руку. И почувствовала, как взмокла спина.
— Кажется, мне лучше уйти, — быстро сказала я. — Спасибо за чудесный ужин.
Я встала, пока не успела передумать, пока он не успел все решить за меня.
Алекс пристально смотрел на меня целую минуту, потом встал и откатил рукава рубашки. Надел смокинг и вывел меня из палатки. Факелы-близнецы по обе стороны от входа на съемочную площадку окрашивали землю красноватым цветом — мерцающим, дрожащим, обжигающим.
— Я сказал Джону, что сам отвезу тебя, — негромко произнес Алекс. — Надеюсь, ты не против.
— Не хотелось бы тебя беспокоить, — ответила я, но, даже произнося эти слова, я понимала, что выбора у меня нет. Я бы побоялась одна в такой поздний час возвращаться в гостиницу, а здесь так просто такси не поймаешь.