На этой высоте часто остается Гегель, плавая, как он выражается, в своем чистом эфире. Гегель, конечно, как все гениальные умы, даже, может быть, больше других, понимал, что та философская система, которая не в состоянии оправдать и объяснить всю эмпирическую действительность, есть не более, как пустая, бессодержательная или, как любит выражаться Гегель, скучная болтовня. Он, как мы видели выше, о определенной резкостью нападает на формальную логику, поскольку она становится методом исследования, т. е. поскольку конкретность, сложность явления и процессов ею игнорируется. Философ во всей этой критике всегда и неизменно имеет в виду охватить все сложное многообразие действительности как в области природы, так и в области истории. До Маркса никто из мыслителей, за исключением, пожалуй, Гердера, не старался вникать в смысл истории человечества в такой степени, как Гегель. Фактически даже его мировая субстанция созревает и получает свое завершение в истории человечества, в его коллективном мышлении. Словом, свой абсолютный идеализм Гегель старался обосновать и оправдать всей мировой, доступной человеку эмпирикой. Действительность с этой точки зрения Гегелем не только не отрицалась, но, наоборот, стояла как бы на первом плане, так как ее-то именно и требовалось объяснить философским мышлением. Тут же следует сказать, что не только Гегель, но и всякий крупный мыслитель-идеалист никогда, как уже замечено, не отрицал факта и значения
Сказанное здесь не есть бессодержательная оговорка или стремление отстоять свою точку зрения какими бы то ни было средствами. Отнюдь нет. В этих строках выражено убеждение всех идеалистов от Платона до идеалистов нашего времени.
В конце концов представляется с первого взгляда совершенно безразличным, существуют ли в действительности вне нас материальные вещи или не существуют. Ведь можно вообразить, что все существующее есть паше представление и что мы сами тоже наше представление, и что этот фантастический мир имеет свои законы, и что эта фантастика может удовлетворять нас так же, как материальная действительность. С этой фантастической точки зрения возникает вопрос: не все ли равно в конце концов, фантастика это или нет — если мы существуем в ней, как в каком-то мире, который мы предполагаем действительным? Как бы это ни казалось странным, но таков именно объективный смысл, заключающийся implicite во всякой идеалистической системе. Глубокий мыслитель древности — Парменид, несомненный родоначальник объективного идеализма, первый высказал и по-своему определил сущность философского познания как тожество мышления и бытия. С этой точки зрения он признал чувственно воспринимаемый мир несуществующим. И этот же мыслитель пишет тем не менее о природе, высказывая откровенно ту мысль, что он занимается этим предметом так, как если бы природа действительно существовала. В последнее время с такой же сознательностью выступила школа «имманентной философии» (Шуппе и особенно Шуберт-Зольдерн, откровенно приходящий к солипсизму, притом также нисколько не отрицая существования действительности для нас).
Все эти направления фактически выдают нам тайну идеализма. Задача критики идеализма сводится, таким образом, не к тому, чтобы обнаружить факт отрицания идеалистами реальной действительности, так как они с практической точки зрения ее признают и не могут не признавать.
Задача сводится к тому, чтобы показать невозможность при идеализме: 1) практической деятельности, понимая последнюю во всеобъемлющем значении; 2) выведения законов различных областей; 3) критерия истины; 4) объяснения прогресса дознания. В конечном результате все эти пункты сводятся к первому — невозможности практики.