Идеал (сборник)

– Горчайшим мгновением в жизни художника является миг его триумфа. Свое одиночество он может осознать, лишь оказавшись посреди толпы. Художник – это горн, вызывающий на битву, в которой никто не хочет участвовать. Художник – это чаша, поднесенная им людям, чаша, наполненная его же собственной кровью, однако он не может найти жаждущего. Мир не видит и не хочет видеть того, что открыто ему. Но я не боюсь. Я смеюсь над людьми. Я презираю их. В презрении моя гордость. В моем одиночестве моя сила. Я призываю людей настежь распахнуть двери своих сердец для самого святого из того, что свято, однако эти двери остаются запертыми… запертыми… навсегда… о чем это я… ах, да… навсегда…

Было уже далеко за полночь, когда автомобиль высадил Дуайта Лэнгли у дверей его собственной студии, на тихой, задремавшей под сенью пальм улочке.

– Нет, – чуть пошатнувшись, он помахал сопровождавшим, – нет, я не хочу, чтобы вы поднимались… я хочу побыть в одиночестве… в одиночестве…

Он торопливо пошел по опрятной лужайке к выставленному у двери знаку: Дамские шляпки на заказ. Строчка: 5 центов за ярд. Над открытой аркой у входа висел испанский фонарь. В окне по одну сторону входа между вуалевыми занавесками уныло чахли две шляпки на деревянных болванках. В окошке с другой стороны двери находился плакат со звездами и полумесяцем, гласивший: Мадам Занда Психолог и Астролог. Не стоит волноваться. Ваше будущее за Один Доллар.

Он торопливо поднялся по узкой и длинной беленой испанской лестнице. Лестничный марш до второго этажа прикрывал красный ковер; последний пролет до третьего этажа не мог похвастать ничем, кроме голых, местами шелушащихся скрипучих ступеней, по ширине своей едва достаточных для того, чтобы пропустить стройного художника. Легкими восторженными шагами он взбегал через две ступени кряду, всем телом наслаждаясь самим движением – молодой, свободный триумфатор. На площадке его не было света, однако на ней была всего одна дверь, и он никогда не запирал ее. Дуайт Лэнгли распахнул дверь.

Проникавший сквозь высокие окна лунный свет чертил в комнате широкие полосы, пробираясь сквозь чащу картин и свободных мольбертов, начатых и неоконченных холстов, прислоненных к ножкам стульев. Проливавшийся из потолочного люка широкий синий луч выхватывал из тьмы сделанный углем крупный набросок Кей Гонды: запрокинутая голова, изогнутая шея, нагие груди напряжены.

Дуайт Лэнгли нажал на кнопку выключателя.

И примерз к месту. В противоположном конце комнаты медленно поднялась на ноги женщина и повернулась к нему лицом. Высокая, стройная, плечи расправлены, нежная настолько, что тянувший из двери сквозняк, казалось, шатал ее, вся в черном, от кончиков пальцев до носков тонких лодочек… на фоне черной бархатной шторы фигура ее исчезала, так что сперва он увидел только лицо – сотканное из белого света лицо и синие тени, залегшие на нем под скулами.

Дуайт Лэнгли замер на месте, подняв брови. Женщина не шевелилась, даже не проронила ни слова.

– Итак? – проговорил он, наконец, хмурясь.

Она не ответила.

– Что вы делаете здесь? – спросил он нетерпеливо.

– Нельзя ли мне переночевать у вас? – прошептала она.

– У меня? А с какой стати?

– Мне грозит опасность.

Презрительно улыбаясь, он засунул руки в карманы брюк.

– Для начала – кто вы? – спросил Дуайт Лэнгли.

Женщина ответила:

– Я – Кей Гонда.

Скрестив руки на груди, Дуайт Лэнгли расхохотался:

– Вот как? Так это точно вы? А не Елена Троянская? И не мадам Дюбарри?

Глаза Кей Гонды, огромные, не мигающие, медленно расширились, однако она не шевельнулась.

– Давайте, – предложил Дуайт Лэнгли, – выкладывайте. В чем дело-то?

– Значит, вы не узнаете меня? – прошептала она.

Осмотрев ее с ног до головы, не вынимая рук из карманов, он пренебрежительно ухмыльнулся:

– Ну да, вы похожи на Кей Гонду. Как и ее дублерша. Как и не одна дюжина голливудских девиц. Так что вам нужно? Я не могу устроить вас в кино, моя девочка. Я не способен устроить вам даже пробу. Так говорите же, кто вы?

– Кей Гонда.

– И бродите по улицам по ночам, забираетесь в чужие дома? – Он с горечью усмехнулся. – Кей Гонда на свете одна. И я знаю ее. Один только я на всем белом свете. Я посвятил свою жизнь тому, чтобы рассказать о ней людям. Чтобы пробудить в их душах стремление к ней, недостижимой. Она не может вступить в наши жизни и в наши дома. Наша судьба – петь о ней, вливать собственные души в священный и безнадежный гимн, прославлять ее в своих страданиях и устремлениях. Только вы не в состоянии это понять. И не только вы. A теперь, короче: чего вы хотите?

Женщина скрестила руки за спиной, плечи ее подались вперед, но поднятая голова, уставившиеся на него глаза были полны странной мольбы, скорее, похожей на невысказанную угрозу. Она неторопливо проговорила:

– Не знаю. И поэтому я здесь.

– Что у вас на уме?

– Ничего. Просто я очень устала!

– От чего?

– От поисков. Я ищу уже так долго!

– Чего же?

– Не знаю. И я подумала, что, быть может, найду это… здесь.