Идеаль

(Выдержки из письма, направленного бывшей супругой подозреваемого следователям Управления по борьбе с организованной преступностью. Подшито к делу о храме Христа Спасителя.)

Часть третья LETO

…только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я все их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.

А.С. Пушкин Евгений Онегин

1

Весна продлилась всего неделю, снег растаял, и внезапно грянула жара — лето повсюду наступает одинаково. На влажных улицах мерцали огни казино, гигантские рекламные мониторы лучились между старинными церквями, чудом пережившими XX век. Солнце заявилось раньше срока. А осень уйдет почти вся на ожидание белизны. Вокзал, откуда московские поезда отправляются в Санкт-Петербург, по-прежнему называется Ленинградским (оно и понятно — не могут же русские менять вывески всякий раз, когда один тоталитаризм сменяется другим). Кто знает, может, в скором времени Санкт-Петербург, бывший Петроград, переименуют в Путинград — заодно можно будет сэкономить на замене букв в названии вокзала на Комсомольской площади. Ночью поезд часто останавливался — под колеса то и дело попадались медведи, волки и крестьяне в каракулевых шапках. Когда мы прибыли, я увидел в самом конце перрона старушек, продававших варежки, носки, огурцы, варенье и котят. Девушки, решил я, находятся, наверно, еще дальше, и был прав — девушки всегда оказываются вдалеке.

Zdrastvuite, святой отец. Я привез вам баночку фуа-гра. Попробуйте, это чудо что такое, мне присылают лучшие сорта «Федексом» прямо из Беарна. Не то чтобы я ностальгировал по родным Пиренеям, но меня начинает мутить от красной икры. Ваша пересоленная жрачка у меня уже из ушей лезет. В России все время хочется пить, потому что за каждой трапезой гостя пичкают икрой, селедкой, угрем и копченым палтусом. Неминуемые zakuski превращают вас всех в законченных алкоголиков! Вот у нас в По все по-другому: мы умащаем себе раны вином и откармливаем уток, пока их печенка не лопнет у нас в глотке. Потом заливаем вышеозначенные органы арманьяком и отрубаемся прямо за столом, уткнувшись носом в остатки утиного жира или в декольте какой-нибудь дамы, приятной во всех отношениях, что, в сущности, одно и то же.

Рад видеть вас в отличной форме. В прошлый раз у вас был измученный вид — вы словно сошли с последних фотографий Льва Толстого, когда в 1910 году он бросил жену и отправился умирать на станцию Астапово. Сегодня, batiushka, ваша белоснежная борода служит мне маяком в ночи, ярко сверкая на фоне черной рясы, — вы похожи на шоколадное мороженое со взбитыми сливками. Вечная слава бороде! Я дико извиняюсь, но вам не вредно было бы ее мыть время от времени, а то от нее идет душок, как от моей души. Я так вам ничего и не сказал о Лене Дойчевой. Я вот уже два месяца ни с кем не говорю о Лене Дойчевой. И впредь не хотел бы упоминать Лену Дойчеву… Не знаю, должен ли я вас благодарить, монсеньер, за то, что вы познакомили меня с невыносимо сияющей Леной Дойчевой. Чтобы все-таки рассказать вам о ней, мне придется начать с начала: как я приехал в подозрительно бледную петербургскую весну, как мы встретились с ней в «Caviar Ваг» гостиницы «Европейская», когда-то наводненной шпионами КГБ, а сегодня — легавыми в штатском (вам удается почувствовать разницу?), потом вспомнить о божественных днях, проведенных вместе, и, наконец, о вечеринке на даче моего олигарха. Там-то я и пал жертвой инфанты Лены Дойчевой, ее неверной венерности, алебастровой груди и бесконечной самонадеянности ее четырнадцати лет. А все из-за вас, батюшка.