Ида Верде, которой нет

Ноябрь в Ялте отличался от ноября в Прованских Альпах. С моря дул холодный влажный ветер, на набережной — почти никого. А редкие прохожие, осмелившиеся выбраться на прогулку, одеты совершенно по-осеннему. Значит, не зря она купила перед отъездом шерстяное пальто, сшитое по последней моде — в виде офицерской шинели, чуть приталенной и украшенной большим вязаным капюшоном. Теперь добавим очки в пол-лица и поглубже натянем шляпу.

У ворот студии она подошла сначала к будочке охранника и спросила, в каком павильоне снимает господин Лозинский. Охранник не узнал ее — шляпа закрывала всю верхнюю часть лица. Пошуршав бумажками, он нашел список заказанных для съемки павильонов.

— В пятом. Если идти по главной аллее…

— Я знаю.

По широкой аллее, обсаженной кипарисами и пирамидальными тополями, она шла, высоко подняв голову и глядя строго вперед. Кто-то пробегал мимо, не узнавая ее. Кто-то здоровался. Она не отвечала.

«Что ж, дома? Наверное».

Маршируют статисты-солдаты. Мелькнула в проеме между съемочными павильонами гигантская кукла Гулливера — кажется, Иде попадалась заметка в газете о том, что снимается картина с эффектами, которые всех удивят. Наперерез машине двинулась элегантная группа всадников — и лошади, и наездники выкрашены серебряной краской, будто только что покинули средневековую итальянскую икону.

В павильоне было, как обычно, сумрачно, пахло масляной краской, немного гарью да несколько ассистентов суетились около больших ламп, растаскивая тлеющие фильтры: видимо, только что был небольшой пожар.

Ида быстро смешалась с толпой зевак и съемочного люда, осмотрелась и прошла к картонному пляжному домику, задвинутому в угол — явно декорация на вынос. Открыла большой зонт — и вот она невидима, а павильон как на ладони.

Раздался голос Нахимзона:

— Господа, перерыв заканчивается! Пять минут, господа, и по местам!

«Дома?» — еще раз спросила себя Ида.

На самом деле она чувствовала себя чужой. И не оттого, что невидима для окружающих, не сидит в кресле со своей фамилией, вышитой на спинке. Просто в Альпах она отвыкла думать о себе как об актрисе. И вот теперь здесь она — призрак. А ее двойник сейчас выпорхнет на подиум. Мизансцена, однако, чудесная: вдоль инсценированного фрагмента комнаты — диван, низкий столик, книжный шкаф — во всю стену установлено гигантское зеркало, и ключевой момент эпизода скорее всего будет сниматься в отражении: чтобы его фиксировать, камера поставлена напротив. Сколько Лекс спорил с ней по поводу этой сцены: зеркало! слишком манерно! зрители запутаются! он не поклонник дешевого авангардизма! И вот, пожалуйста — поклонник, и еще какой.

Ида поискала глазами Гесса. Как обычно, оглаживает свою камеру. Но лицо замкнутое, даже обиженное. А Лекса за спинами помощников не видно.

— Камера готова? Мотор! — раздался его голос.

Но звучал он как-то иначе, чем раньше. Непривычно напористо? Грубо?

Иде стало не по себе — будто она не просто подглядывает, а попала в чужой сон, в чужой дом, туда, где ее нет и не может быть.

На площадку выскочила дамочка в Идином костюме, села около столика и стала перебирать лежащие на нем листки. В полупрофиль актерка отражалась в зеркале, и Ида смотрела на свою старую стрижку, свои подведенные брови и чужой обильный румянец на скуле. Дамочка прижала к груди наконец найденный конверт и бросилась в ажитации на диван: раскинула руки, отбросила ножку и повернулась к зеркалу.

«Какая мерзость!» К горлу подступила тошнота, стало зябко. «Как он не видит, что это глупая пародия! Дурацкая маска, которую можно нарисовать на любом лице!» Ида вспомнила французскую фильму про мимов, которые бродили по деревням с напудренными лицами, пугая ребятишек.

— Свесить голову с дивана, ниже! Еще ниже, — приказывал Лозинский неприятным новым голосом. — Стоп! Подойдите кто-нибудь и выверните ей шею! Сто раз репетировали, а она все играет дохлого лебедя!

Кто-то из группы послушно выбежал на площадку, передвинул голову дублерши и ее руки, следуя указаниям Лозинского.

— Правее! Левее! Еще левее! Что, Андрей? — кричал Лекс уже на Гесса. — Опять вам не нравится, как падает тень?

Ида видела, как Гесс поморщился и, видимо, что-то тихо ответил.

— Ну так поправьте свои приборы! А тебе лежать, не двигаться!

Через минуту съемка продолжилась. Дублерша хлопала глазами, видимо, выполняя отрепетированное задание.

«Однако всему есть предел!» — сказала себе Ида, взяла зонт, за которым скрывалась, и сделала несколько шагов вправо, так, что ее фигура оказалась напротив зеркала.

— Это что за новости? Кто там лезет в кадр?! — завопил Лозинский.

Ида отложила зонт и в глубине отражающихся декораций появилось лицо еще одной дивы Верде, которое светилось яростью.

Гесс не удержался — трансфокатором изменил крупность плана, наехав на лицо Иды. Цены не будет такому кадру!

Раздались неуверенные аплодисменты, которые, впрочем, тут же стихли.

Наступила полная тишина.

Все переводили глаза с Иды на Лозинского. И с Лозинского — на Иду. Тот мгновенно вспотел и почему-то подумал о том, что если она что-нибудь бросит в него, то разобьет камеру.