Ида Верде, которой нет

— Увидимся на Новый год? Хорошо, не в Париже. Встретимся где-нибудь посередине. В Альпах? В декорациях русской зимы? — в который раз переспрашивал Дмитрий Дмитрич, провожая Рунича на вокзале.

Пиджачок, шарфик, завязанный на шее петлей, газета под мышкой — Пальмин превратился в типичного парижанина так быстро и естественно, что уж и не получалось вспомнить, каким он был в Москве. Там он закутывался то в старый сюртук с чужого плеча, то в балахон санитара, надевая поверх него шубу, да еще его знаменитый на весь город хвост-пальма, перед которым пасовали известные нарядами Маяковский и Евграф Анатольев. В Париже Пальмин на третий день побежал к куаферу, и от воинственного хвоста остались чисто вымытые волосы, едва достигающие плеч. Новая стрижка придавала его лицу выражение «чистого мальчика».

— Значит, я буду телеграфировать вам, Рунич, какой городишко мы захватим тридцать первого декабря. Кстати, я послал Лексу две телеграммы. Как можно пропускать эдакие ассамблеи, а этот ленивец отказывается приезжать! Вот, возьмите, — он протянул Руничу мятую газету. — Очередная хвалебная статья на «Циферблат».

Между тем кондуктор объявил посадку, и они простились.

Лозинский действительно получал от друга депеши и чуть было не соблазнился поездкой. Но — черт! — в отличие от Пальмина, который весело лопотал по-французски и иронично шепелявил по-английски, европейские языки являлись ему лишь как шумовая завеса, а от латыни остались такие же скверные воспоминания, как от возни с лягушками на разделочном столе медицинского факультета.

Он сделал свой выбор. Он не лукавил: его больше интересовало соблазнение тысяч, сотен тысяч обывателей, чем игра в пинг-понг с клоунами. Однажды он именно так и отписал Пальмину в телеграмме — кажется, случилось это в тот день, когда на студию пришла Ведерникова, и вечером он хмуро злился от неотступного требования физической близости с этой тонкокостной неуловимой барышней.

Телеграмма получилась нахальная, но он не стал ничего менять. Такой выдался двусмысленно тихий вечер: с одной стороны, в него целился острый, немигающий взгляд строптивой девчонки, с другой — такая же острая зависть к той шумихе, что происходила вокруг «Циферблата».

Городок Хуан-ле-Пин, где осел Рунич, состоял из пяти улиц и десятка переулков. До средневекового Антиба — чуть больше получаса ходьбы по каменистой тропе вдоль дороги, которая следовала изгибу линии моря.

Совершенное расслабление. Всего неделя — и он перестал сосредоточиваться на чужих текстах, а если и открывал книгу, то размышлял исключительно о строении буквы. Если бы «л» была цветком, в какое слово раскрылись бы ее лепестки? А если редиской? А если рыбой, то на чей крючок попалась бы? В сереющей дали горизонта и в темной зимней воде чудились ему двери, пока закрытые, за которыми, вполне вероятно, жили его собственные слова, превратившиеся в людей, которых связывали сложные отношения друг с другом, с дождем за окном, птицами на подоконнике, потерянными билетами, перепутанными днями, разбитыми стаканами.

Он что-то начинал слышать в голове — разноголосицу, будто читку пьесы или сценария. Может быть, это будет роман в стихах? Почему бы нет? Дождаться тут, за этим столиком, весны, а потом лета. Сбросить плед, который выносил ему каждый день старик бармен, повесить на спинку кресла пальто, пиджак и в полотняной блузе дожидаться жары. Линия, разделяющая море и небо, будет становиться все веселее, а стихи — светлее и ярче.

Иногда мысленно он шел мимо белых домов с синими ставнями в почтовую контору, которая располагалась через две улицы от моря на Мальтийском бульваре, где стояли белый особнячок мэрии и церквушка, сложенная из серых камней и блестящих полосок слюды.

Так же мысленно составлял письма в Москву. Иногда коллеге по перу. Иногда редактору журнала — с несусветным описанием будущей поэмы. Иногда несколько простецких строчек посылал мадемуазель Ведерниковой.

Несколько раз серая тишь воды напомнила ему ее пепельные волосы и хмурый отрешенный взгляд. А ведь еще год назад она писала ему глупенькие девичьи письма. Что там было? Окунуться с головой в рифмы, как в пруд с золотыми рыбками? Хорошо, что не с жареными. Стоять на вершине холма и чувствовать, как стихи поднимают тебя ввысь? Чушь! А потом — раз! — и изменилась. Стала опасной. Девичье взросление? Изменение биологического состава ляжек и плечиков? Кому же она достанется? Поскорей бы мамаша выдала ее замуж. За успешного юриста. Девица успокоилась бы и тогда…

Подошел официант, подхватил со стола опорожненный полулитровый флакон и через мгновение вернулся из глубин ресторана с тем же стеклянным сосудом, снова наполненным розовым вином до тонкого горлышка.