Язык и человек

Семантическая же система языка отражает и обозначает прежде всего те реалии объективной и субъективной действительности, которые замечают носители языка и которые важны для их коммуникативных процессов. Но это не значит, что носители языка замкнуты семантическими рамками своих языков и воспринимают мир только через их призму. Так, наличие в русском языке конструкций с дат пад. субъекта можно истолковать как отражение соответствующих ситуаций, которые не предполагают активной роли субъекта, и вряд ли можно предположить, что они неведомы носителям английского языка, поскольку у них, по словам А. Вежбицкой, «нет универсального механизма, который бы преобразовал дескриптивные единицы в экспериенциальные. Например, Ему было трудно означает, что лицо... испытывало определенные трудности и что переживаемое чувство им при этом не контролировалось. Между тем буквальный перевод этого предложения на английский язык практически невозможен» [Там же: 46]. Но ведь это проблемы английского языка, а не проблемы английского менталитета. Подобным же образом можно истолковать разницу между Я не сплю уже много дней (= много работаю) и Мне не спится уже много дней (= независимо от моей воли), Здесь не пройти (= таковы внешние условия) и Здесь я не пройду (= таковы мои возможности). Это касается и интерпретации так называемых безличных предложений с твор. пад. субъекта типа Его убило молнией, в которых выражен не «инструмент» какой-то неизвестной силы, а производитель действия, представленный как стихийный и нефокусный, в отличие от метафорической конструкции Его убила молния. В безличных предложениях выражаются как раз «познаваемые и истинные причины» событий, никаких указаний на мистическую силу (даже предполагаемую), применившую свое «орудие», они не содержат, во всяком случае для современного русского сознания, и вряд ли содержали и для сознания первичных создателей таких предложений, поскольку происхождение безличных предложений русского языка остается еще не выясненным и их твор. пад. в функции субъекта необязательно должен восходить к орудийному значению, см. об этом [Шелякин 1987:112-113].

Можно привести и другие примеры, свидетельствующие о том, что русский язык при помощи косвенных падежей или глагольных форм обозначает не агентивные (не активные), а «пациентные» компоненты событий или недифференцированные, не конкретизированные стихийные силы событий: ср. Меня тошнит, лихорадит. Машину чуть не перевернуло. Теплоход слегка покачивало. Но какое отношение это имеет к антирационализму или фатализму русской культуры, если подобные предложения выражают такие субъективные и объективные реалии, которые, наверное, испытывают и наблюдают представители и других культур, не отразившие их в особых синтаксических конструкциях? Неужели они всегда знают, что, например, тошнит и лихорадит человека и что именно перевертывает машину в неконтролируемой ситуации?

Что касается отражения в семантической системе русского языка эмоциональности и любви к моральным суждениям русского человека, то и оно также свидетельствует о знаковом выделении русскими таких субъективных явлений, состояний и оценок, которые не выделяются в других языках, что еще не говорит об их отсутствии в субъективном мире носителей этих языков и о проявлении в русском языке культурно определяющих установок на их обозначение.