Явка в Копенгагене: Записки нелегала

Выехав 4 апреля из Мари-Турека, лишь 4 мая ночью мы добрались наконец до пункта назначения — райцентра Катеринополь, некогда сплошь заселенного евреями и поэтому именуемого «местечком». Трассирующие пули пересекают звездное небо. Стреляют всю ночь. Заливаются соловьи. Стрелок объясняет нам, что стреляют в небо просто так, по дурости, поскольку оружие сейчас есть в любой хате. Возница выгрузил нас в центре местечка у одного из полуразрушенных домов, одна из комнат которого была наскоро отремонтирована, деревянный пол тщательно вымыт. Уже было за полночь. Спали все вместе на разостланном ковре, который уже не раз нас выручал. В углу на ящике из-под снарядов нашли коптилку из снарядной гильзы, заправленную бензином, в который добавлялась соль. Коптилка отчаянно коптила, но это был единственный источник освещения, поскольку электро-энергия отсутствовала. К тому времени скудные наши съестные припасы были исчерпаны, и поэтому радости вашей не было предела, когда мы с отцом, исследуя подвалы соседних разрушенных домов, обнаружили там бумажный мешок с надписями на немецком, почти полный сушеного картофеля.

Затем поселились в большом добротном каменном доме под черепичной кровлей. Дом этот принадлежал до последнего времени судетскому немцу Шульцу, обосновавшемуся здесь еще в двадцатые годы. Шульц вместе с семьей ушел с немцами на Запад. Половина дома была жилой, вторая половина была занята колбасным цехом. При доме был большой сад и огород. Шульц был рачительным хозяином и великим мастером своего дела. Десятилетиями он кормил колбасными изделиями весь район. Его дочь Юлия, как фольксдойче, пошла работать в немецкую комендатуру. Говорили, что она якобы доставала пропуска для партизан. Но кто этому поверит, когда придут наши? Оккупантов колбасами кормил? Кормил. Хотя, если здраво подойти, куда ему было деваться? Попробуй-ка не покорми! Голову оторвут, хотя и свой. Вполне справедливо опасаясь репрессий со стороны советских властей за сотрудничество с оккупантами, оп с тяжелым сердцем, в слезах, покинул насиженные места, где все в районе его любили и уважали за честность и невероятное трудолюбие. Но оп слишком хорошо знал наши порядки и законы военного времени. Центр Катеринополя— собственно местечко, был полностью разгромлен. Евреи, не успевшие эвакуироваться, были уничтожены. Но вот вернулись из эвакуации первые еврейские семьи, и тотчас заработала парикмахерская, радуя людей призрачным ощущением мирного времени. Действовали милиция, суд и прокуратура, партийные и административные органы, функционировала почта, налаживалась телефонная связь. И конечно, работала чайная, где можно было досыта поесть вареников с творогом и сметаной. После голодного марийского края нам это казалось раем земным. Отец в первый же день принес пистолет «ТТ» и автомат «ППШ», которые испытал тут же, в огороде. Потом я в отсутствие отца научился собирать и разбирать это оружие и даже тайком пару раз стрелял.

Я начал ходить в школу, где все были на два-три года старше меня, поскольку в оккупации не учились. Мой первый день в школе был полон впечатлений. Из эвакуации вернулся директор школы, который в этот майский день приступал к своим обязанностям. Нас всех выстроили во дворе школы, и завуч представил нам директора Герасимчука. Ему было немногим за пятьдесят, но выглядел он совсем старым. Сутулая, высокая и тощая фигура его имела жалкий вид. Одет он был в старый, совершенно ветхий пиджак, одетый на когда-то белую майку, и в шаровары, сшитые из стираного-перестираного кумача, на котором все еще проступали буквы партийно-государственных лозунгов. На ногах — галоши на босую ногу, подвязанные пеньковой бечевкой. На голове — широкополая соломенная шляпа, как у деда-пасечника. Ввалившиеся черные глаза его сверкали лихорадочным нездоровым блеском. Щеки ввалились. Но речь, посвященную его вступлению в должность, он произнес прямо-таки блистательно. Мы поняли, что за невыразительной, комичной внешностью нашего директора таились необычайная сила воли, педагогический талант и фанатичная преданность своему делу.

Моя мать работала машинисткой в райкоме, поэтому я был в курсе почти всех событий партийной жизни района, и в свои двенадцать лет я невольно слушал и запоминал все разговоры в семье, хотя меня в то время новости эти совершенно не интересовали.

У многих учеников дома были спрятаны винтовки или ракетницы. А на переменах забавлялись боевыми патронами, которыми всегда были набиты карманы учащихся. Как-то раз, идя поутру в школу, я встретил подростка, который сломя голову бежал в сторону поликлиники: во лбу у него торчала пуля, сочилась кровь, глаза ошалели от боли.

Постреливали не только в воздух. На освобожденной территории оставалось немало бывших полицаев, служивших у немцев, которые скрывались в селах и лесах и по ночам «шалили»: убивали председателей колхозов, представителей Советской власти, сельских активистов. Против бандитов велась беспощадная война.