Явилось в полночь море

Повариха принесла два гамбургера. На то, чтобы их приготовить, ушло десять минут, в течение которых мужчина в кабинке не произнес ни слова и даже не взглянул на Кристин, а лишь в ужасе уставился в окно, как будто Кристин не могла быть той, с кем он пришел встретиться, а та женщина скоро появится. Это потому, что я некрасивая, подумала Кристин; хотя в этот момент – в восторге от безумно щедрого угощения гамбургером – ей было абсолютно по фиг. Обдумывая происходящее, она набросилась на еду.

– Вы не едите свой гамбургер, – проговорила она, почти расправившись со своим.

– О! – откликнулся он, заерзав, и, к ее великому разочарованию, принялся есть.

– Может быть, прежде чем уйти, вы мне закажете еще что-нибудь – взять с собой?

Этот вопрос как будто вызвал у него недоумение.

– Так значит, – проговорил мужчина своим хриплым шепотом, – ты поняла объявление?

– О, да! – заверила его Кристин. – Я не прочь записаться в клуб «абсолютных в своем самопознании и сверхъестественно уверенных». Валяйте, оскверняйте.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– Правда?

Она чуть не сказала: ладно, восемнадцать, – но поскольку это тоже было неправдой, ей показалось лучше настоять на первоначальной лжи.

– На самом деле почти двадцать, – еще и приукрасив ее, сказала Кристин.

На мгновение она перестала набивать рот, чтобы ослепить собеседника одной из своих самых удачных озорных улыбок, в надежде, что, может быть, за предыдущие сорок восемь часов потеряла хоть сколько-то фунтов из десяти лишних. В этот момент – хотя позже ей еще придется проанализировать эту мысль, чтобы по-настоящему осмыслить ее, – в этот момент, в кабинке гриль-бара Джея в Багдадвиле, неподалеку от пляжа, Кристин впервые поняла, какая же это жалкая вещь – мужская сексуальность. Член тут вообще ни при чем, подумала Кристин с некоторым изумлением; вся их сексуальность заключается в смехотворном комочке промахов и побуждений, который мужчинам нравится считать душой; все это время они были у нас как на ладони. Здесь, в гриль-баре, ей оставалось только постараться удержаться от смеха.

Но поскольку то, что предлагал он, было ей безумно нужней, чем ему – то, что предлагала она, она безрассудно покорилась. Лежа с завязанными глазами на заднем сиденье машины по пути к нему домой, Кристин, конечно, не исключала возможности, что он зарубит ее топором, или продаст марокканским сексуальным маньякам, или, если повезет, просто запрет на чердаке на два-три года, пока она ему не надоест. Но в данный момент ее занимала лишь перспектива ночевки не под открытым небом, возможно, даже в кровати – не важно, в чьей и что с ней там будут делать. Ради этого стоило рискнуть всем. «Возьмите меня с собой домой, – сказала она ему в кабинке гриль-бара, – и, если я вам понравлюсь, можете меня себе оставить. Если нет, вы ничего не теряете». С другой стороны, лежа с завязанными глазами на заднем сиденье и чувствуя, как он часто и хаотично поворачивает – будто стараясь оторваться от ее ненормального дружка, который, как он подозревал, едет следом и которому она потом среди ночи откроет входную дверь, – Кристин старалась заверить себя, что он тоже чувствует себя уязвимым; надежда, поощренная тем, что она увидела позже, – как он лишил свой дом всего, что говорило бы о личности хозяина: фотографии убраны, почтовый ящик без фамилии, не видно никаких счетов или личных писем, наклейки с адресом со всех журналов сорваны, и вся возможная информация спрятана от нее, не считая рекламных проспектов, адресованных «жильцу». Единственная личность, присутствие которой ощущалось в доме, принадлежала другому человеку: в главной спальне – женская шкатулка с драгоценностями, в ванной – тюбик губной помады и щипчики для завивки ресниц, лежавшие там, похоже, уже довольно давно, – но самым печальным и таинственным из всего была пустая колыбелька в комнате, которая стала принадлежать ей, – колыбелька и мягкие хлопчатые пеленки, приготовленные на комоде рядом в ожидании младенца.

Когда через час после встречи в гриль-баре они прибыли в дом, ее провели, все еще с завязанными глазами, на середину гостиной (так ей показалось), и за ее спиной захлопнулась входная дверь. Подождав мгновение, что незнакомец что-то скажет, она прервала молчание тем, что разделась. Из-за повязки на глазах было темно, и она стояла голая в этой темноте, пока не сказала: «Мне нужно принять ванну». Хорошо, ответил он. Кристин сняла повязку, а мужчина все стоял у входной двери, словно удерживай то ли ее, то ли самого себя от бегства. Одежды на полу, у ее ног, куда Кристин ее сбросила, не было, словно та испарилась, упав в серебристый дневной свет, льющийся из окна гостиной.