Ястребы Утремера

— Лев ислама, защитник правоверных, Юсуф Ибн Айюб, Салах-ад-дин, султан султанов, не нуждается в приглашении, чтобы войти в твой или любой другой замок, араб.

Нуреддин молча стоял, хотя его последователи начали приветствовать прибывшего; здесь были достаточно суровы к изменникам.

— Мой господин, — сказал он решительно, — это правда, я не узнал вас, когда вы вошли в комнату. Но Эль Гор мой, не в силу права или помощи или дара какого-нибудь султана, а благодаря лишь мощи моих собственных рук. Поэтому я говорю вам добро пожаловать, но не прошу милости для моих поспешных слов.

Саладин только устало улыбнулся. Полвека интриг и вражды сильно давили на его плечи. Его карие глаза, необыкновенно кроткие для такого великого господина, смотрели на молчаливого франкского гиганта, который все еще стоял, поставив одетую в броню ногу на то, что было Косру Маликом.

— И кто это? — спросил султан.

Нуреддин нахмурился:

— Назаретянин-преступник, он проник в мою крепость и убил моего товарища из сельджуков. Я прошу вас разрешить избавиться от него. Я дам вам его череп, украшенный серебром…

Жест остановил его. Саладин прошел мимо людей Нуреддина и остановился перед темным, настороженным воином.

— Я думаю, мне знакомы эти плечи и это темное лицо, — сказал султан с улыбкой. — Значит, вы снова повернулись своим лицом к Востоку, лорд Кормак?

— Хватит! — низкий голос норманна-ирландца заполнил всю комнату. — Вы поймали меня в свою ловушку; моя жизнь потеряна. Не тратьте время на насмешки, отправьте своих шакалов против меня, и настанет конец. Я клянусь моим кланом, многие из них лягут в пыль, прежде чем я умру, и мертвых будет больше, чем живых!

Высокая фигура Нуреддина задрожала в гневе, он вцепился в рукоять своей сабли так, что побелели костяшки пальцев.

— Что вы скажете на это, мой господин? — воскликнул он яростно. — Сколько еще будет этот назаретянский пес бросать грязь нам в лицо…

Саладин медленно покачал головой, улыбаясь, словно во всем этом была какая-то скрытая шутка:

— Это не может быть пустым хвастовством. В Акре, в Азоте, в Яффе я видел череп на его щите, блестящий, как звезда смерти в тумане, и правоверные падали под его мечом, как скошенные колосья.

Великий курд повернул свою голову, неторопливо осматривая ряды молчаливых воинов и смущенных вождей, которые избегали его спокойного взгляда.

— Большое скопление вождей для времени перемирия, — пробормотал он почти про себя. — Вы хотите выехать отсюда в ночь со всеми этими воинами, чтобы воевать с духами в пустыне или в честь какого-то призрачного султана, Нуреддин? Нет, нет, Нуреддин, ты переполнил чашу своих амбиций, мне кажется, и жизнь твоя потеряна!

Неожиданность обвинения заставила пошатнуться Нуреддина, и в то время пока он думал, что сказать, Саладин продолжал:

— Я узнал, что вы устраиваете заговор против меня; да, это и было вашей целью — соблазнить различных мусульманских и франкских лордов отказаться от их верности и воздвигнуть свое собственное королевство. И по этой причине вы разрушили перемирие, убили хорошего рыцаря, пусть он и кафир[19], и сожгли его замок. У меня здесь есть свои шпионы, Нуреддин.

Высокий араб быстро оглянулся вокруг, как будто готов был оспаривать этот вопрос с самим Саладином. Но когда он заметил количество воинов курда и отметил, что его собственные свирепые бандиты далеко от него, затрепетал, горькая улыбка презрения скривила его ястребиные черты, и убрав оружие, он скрестил руки на своей груди.

— Бог даст, — сказал он спокойно с фатализмом Востока.

Саладин кивнул в знак признательности, но жестом дал приказ командующему, который вышел вперед, чтобы не дать шейху сбежать.

— Здесь есть один, — сказал султан, — кому вы задолжали даже больше, чем мне, Нуреддин. Я слышал, Кормак Фицджеффри был братом по оружию сьера Жерара. У вас много долгов крови, о Нуреддин; оплата, следовательно, лицом к лицу с лордом Кормаком и его мечом.

Глаза араба вдруг заблестели.

— И если я убью его, буду свободен?

— Кто я такой, чтобы судить? — спросил Саладин. — Будет так, как пожелает Аллах. Но если вы будете сражаться с франком, то умрете, Нуреддин, даже если убьете его. Он происходит из того племени, которое несет гибель даже в смертельной агонии. Тем не менее лучше умереть от его меча, чем от веревки, Нуреддин.

Ответ шейха заставил Нуреддина вновь вытащить свою саблю с рукоятью из слоновой кости. Синие искры замерцали в глазах Кормака, и он громко заурчал, словно разъяренный лев. Он ненавидел Саладина, как ненавидел всю его расу, дикой и безжалостной ненавистью норманна-кельта. Он приравнивал вежливость курда, достойную короля Ричарда и крестоносцев, к восточной хитрости, отказываясь верить ему, зная, что обман и коварство живут в душах у сарацин. Сейчас он видел в предложении султана хитрый обман — стравить двух своих врагов друг с другом и злорадствовать над своими жертвами. Кормак усмехнулся невесело. Он не просит от жизни больше, чем увидеть своего врага на расстоянии меча. Но он не чувствовал признательности Саладину, только тлеющую ненависть.