Ястреб халифа

От них пытались отбиться, кто-то успел выхватить кинжал – но его лезвие перехватила изогнутая длинная гарда тикки и выдернула из так и не успевшей нанести удар руки. Свистнул клинок, человек заорал, зажимая обрубок руки, из которого мелкими брызгами пылила кровь. Над площадью раздались пронзительные вопли, перекрывшие крики мечущейся толпы: над головами орущих и бестолково давящихся людей пронеслись еще три женские фигуры – и как стервятники спикировали в свалку на помосте сановников Умейядов. Одна из них вцепилась зубами в то, что осталось от руки несчастного, тот дико заорал, пытаясь стряхнуть с обрубка мотающую гривой женщину в ослепительном, цыплячьего цвета шелке.

Умейяды дрались отчаянно – но в тесноте и давке среди подушек они спотыкались и падали, не имея возможности обнажить мечи. Женщины хлестали рукавами, как змеями, обвивали ими руки – и дергали на себя, прямо на лезвия тикки.

И тут еще целая стая этих дочерей иблиса бросилась прямо в толпу на площади: меткими, секущими ударами они вспарывали артерии на горле, и люди с воплями кидались в разные стороны от дрыгающихся, разбрызгивающих горячий красных дождь тел. В уводящих с базарной площади проулках, в арках и дверях домов верещали женщины и дети – их давили, сбивали с ног и топтали. Люди рвались прочь из страшной ловушки между высокими стенами – и забивали телами все возможные пути отхода.

Очнувшиеся от обморочного оцепенения стражники кинулись кто куда: кто на помощь знатным Умейя на роковом помосте – там, впрочем, уже почти никого не осталось в живых, – а кто на помощь обезумевшим людям на площади. Воины копьями и дротиками пытались достать перелетающих и кувыркающихся над головами тварей в роскошных платьях.

Заревела труба, распахнулись ворота дворца – и в толпу на площади врезалась еще сотня гвардейцев Умейядов. Их тут же начали облеплять и сбивать с ног виснущие на рукавах, истошно верещащие люди.

– В масджи-ид! Нужно укрыться в масджи-ид!!! – с балкона дома кади надрывался какой-то человек. – Все в мас-джи-ид! Нечисть туда не пройде-ет!

Через мгновение на балконе полыхнул розово-желтый шелк. Человек зашатался, зажимая ладонями плюющийся кровью длинный разрез у себя под подбородком.

– Не пройдет, – прошептали его холодеющие губы.

Последним, что он увидел, было улыбающееся лицо женщины ангельской красоты. Его тело перегнулось через перила балкона и сорвалось вниз, на скользкие от крови булыжники Большой базарной площади Куртубы.

Перед Голубиными воротами масджид кружился дервиш. Для стоявших под резной подковой входа его одежды и рукава раскрывались ярким белоснежным цветком. За танцем наблюдало всего пять человек, из них трое – женщины. Все взрослое население города толпилось на базарной площади, где сегодня казнили вероотступника.

В самой мечети, кроме нищих, трех десятков благочестивых верующих с семьями и учеников местного медресе, усевшихся под арками боковых залов, не было никого. На пятничную проповедь, явиться к которой просил Зу-н-Нун, не пришел почти никто – даже сам верховный муфтий, которому следовало ее произнести.

Третий призыв муаззина, давно отзвучавший в голубом небе утра над Куртубой, никого не призвал к молитве в масджид.

Когда с западного конца квартала, от Факельной стены и базара, донеслись странные крики, дервиш прекратил кружиться и на мгновение замер. Потом Зу-н-Нун поднялся по ступеням, вошел в масджид и звучно крикнул:

– Верующие Куртубы! Вы можете расходиться по домам – пятничная проповедь произнесена, и сказавший ее благословил ваши головы!

Люди, испуганно и недоверчиво переглядываясь, стали подниматься с плит пола и сворачивать молитвенные коврики. Из дверей Прощения – они вели в женский зал – опасливо выглянули две хорошенькие головки в белых платках.

Старый Вахид, кузнец и староста своего квартала, наконец решился подойти к уважаемому шейху суфиев и поклонился:

– О учитель! Смиреннейше прошу тебя разъяснить твои слова! Как понимать, что пятничная проповедь уже произнесена? На минбар никто не всходил, и оттуда не донеслось ни единого слова!

– Ты говоришь истинную правду, о Вахид, – ответил дервиш. – Вы ничего не слышали, однако проповедь была сказана. Сегодня ее произнес ангел тишины.

Люди ахнули и осели на пол в земных поклонах.

– Расходитесь по домам, правоверные, – жестким страшным голосом сказал Зу-н-Нун. – Ибо ангел тишины, благословив праведных, отлетел. На смену ему летит другой ангел – и в руке у него окровавленный меч возмездия.

Через несколько мгновений масджид, лестница и площадь перед воротами опустели.

Крики, несущиеся от Факельной стены и дворца, становились все громче. Вскоре на площадь перед Голубиными воротами вбежали первые перепуганные беглецы с базара. На мгновение замерев перед величественной аркой входа, они осмотрели безлюдную площадь – и побежали прямиком внутрь масджид.

– …Они ведь не могут, не могут сюда пройти, правда, папа?..

Мальчишка стучал зубами, прижимаясь к отцовскому боку. Его звали Дуад, и ему было всего лишь семь лет.