Ящик Пандоры

Вандой обнаружен был еще целый ряд симптомов, подтверждающих ее версию, уже непосредственно в поведении Виктора, но они были слишком очевидны и просты, чтобы забивать ими голову.

Вопрос был ясен.

Но именно он и казался Ванде главным камнем преткновения.

Она уже почти согласилась с версией Виктора о причастности ко всему Таньки и, пока многочисленные чины суетились и галдели в кабинете Подгорного, успела просчитать несколько вариантов развития ее болезни (а речь если и могла идти, то только о деяниях невменяемого человека), каждый из которых вполне мог привести к подобной модели поведения. Она уже готова была начать действовать и даже рада была в душе лихорадочным поискам жены, которые предпринимал Подгорный, желая, чтобы они наконец-то завершились успехом. Но именно тогда перед глазами ее, как в волшебном фонаре из детства, начал складываться образ несчастной девочки — Сони Ильиной, и Ванда отчетливо ощутила, как обо что-то споткнулась.

Квартира Татьяну завораживала. Она бродила по пустынным комнатам, вдыхая какие-то особые строительные запахи и тонкий древесный аромат новой мебели; неспешно миновала широкий коридор; выходила на балкон, хотя на улице стояла промозглая осенняя сырость. Не замечая ее, с удовольствием дышала холодным воздухом почти облетевших бульваров, слушала шум автомобильного потока, медленно ползущего по мокрому и узкому Бульварному кольцу, разглядывала с высоты третьего этажа яркие купола зонтов, скрывающих от мелкого холодного дождя торопливых прохожих.

Озябнув, Татьяна плотно закрывала балконную дверь, шум бульвара сразу смолкал, и только кроны самых высоких деревьев, дотянувшиеся до окон квартиры, напоминали о том, что он существует внизу, промокший, выстуженный, с трепетом ожидающий первого снега. Татьяна шла в ванную и, согреваясь, долго держала руки под струей горячей воды, одновременно пристально разглядывая себя в большое итальянское зеркало, обрамленное двумя причудливыми, муранского стекла, светильниками.

Что ж, кроме всего прочего, о чем уже думано-передумано, особенно здесь, в пустой и такой милой сердцу квартире, она достигла еще и внешнего сходства с Вандой, почти абсолютного, особенно теперь, когда обе они стали старше. Вступило в действие хорошо известное правило: разница в возрасте тем менее заметна, чем старше становятся подлежащие сравнению персоны. Пятнадцатилетняя девочка слишком явно отличается от женщины тридцати пяти лет, но уже в двадцать пять она может быть близка внешне к той, которой исполнилось сорок, особенно если последняя тщательно следит за своей внешностью и делает все, чтобы максимально отдалить старость. Ванда, безусловно, в этом искусстве превзошла многих. Что ж, ничего удивительного здесь не было и особой заслуги ее в том Татьяна тоже не усматривала: Ванда всегда, с ранней молодости, имела практически неограниченные возможности. Причем не только материальные. Еще у нее было понимание. Иными словами, когда ровесницы бездумно малевали веки синей шпатлевкой, именуемой тенями для век, небрежно штукатурили юные мордашки жирной, тягучей крем-пудрой, стереть которую можно было, только изрядно поработав мочалкой или мокрым полотенцем, Ванда не красилась вообще — ей было незачем. Но это она поняла не сама, в семнадцать лет такое еще не понимают, в семнадцать хочется ярко-синих теней и перламутровой помады. Однако бабушка нашла слова, сумевшие убедить ее и в семнадцать лет, что ей этого не требуется. Эта бабушка, профессор Ванда Болеславовна Василевская, по учебникам которой и сегодня учат Татьяну на ее куцем коммерческом факультете, была мудрой женщиной. Но главный результат ее мудрости составляли не многочисленные учебники, статьи, пособия, целая когорта учеников и последователей и даже не посвященная ей длинная статья в Большой Советской Энциклопедии, которую в свое время внимательно проштудировала Татьяна, — главным делом ее жизни и живым воплощением ее мудрости была, конечно, Ванда. Ванда, которая сознательно мало курила и употребляла минимум алкоголя, обожала кофе, но позволяла себе только одну чашку в день, любила ночные посиделки, но отправлялась в постель не позже часа ночи и заставляла себя спать не менее двенадцати часов в сутки, что бы в этот период ни происходило в ее жизни. Ванда, которая вела абсолютно правильный образ жизни задолго до того, как это понятие вошло в обиход голливудских звезд, вовсе не потому, что этот образ нравился ей и был близок, а потому, что бабушка сумела ее убедить, что только так возможно сохранить и умножить данный природой бесценный, но хрупкий капитал — красоту.

Откуда об этом знала Татьяна? Из первоисточника — от самой Ванды, лично и персонально. Теперь Ванда, которой уже далеко за сорок, выглядела совершенно так же, как тридцатилетняя Татьяна. Так была ли в том ее, Ванды, заслуга? Татьяна глубоко вздохнула, поморщилась и утвердительно кивнула, отвечая сама себе. Была!