Ярый Рай (СИ)

Грэгор — приятной наружности пожилой человек. Одежду носил простую, не вычурную. В образ доктора отлично вписалось бы пенсне на серебряной цепочке, но зрение у мужчины было идеальным. В глазах всегда играл задорный юношеский блеск, из-за чего его лицо смотрелось моложе истинного возраста. Он умел находить подход к людям, умел окутывать обаянием, располагать к себе — и пациенты быстро смирялись с неизменным присутствием на процедурах монстра, который рядом с доктором смотрелся дико контрастно.

Существо неопределенного возраста. Неизвестного происхождения. Людей рядом с ним непроизвольно бросало в дрожь. С одной стороны, он выглядел, как человек, но было в его облике что-то звериное. В первую очередь, глаза. Слишком большие, раскосые, похожие на кошачьи. Черные, абсолютно. Острые черты лица. Очерченные скулы. Длинные, тонкие, как шелк, волосы. Безобразная смуглая кожа с красноватым оттенком. Хищные клыки. Огромный рост. При этом поджарое телосложение, черты лица и весь облик в целом создавали впечатление, что Ярый — очень подвижный человек, резкий, но, вопреки ожиданиям, он почти не шевелился. Как будто берег энергию. Когда он шел, то передвигались только ноги, руки безжизненно свисали по бокам. Глаза почти всегда смотрели в никуда и веки редко моргали. Лицо, как замершая маска. Он очень редко говорил.

Кто-то считал, что монстр наполовину мертвый. Кто-то — что тот живет во сне, как сомнамбула. Кто-то верил, что он — не человек, а демон. Другие думали, что Ярый — легендарный абориген со скалистых Черных островов. Ходило поверье, что там водились страшные существа, похожие по описанию на монстра, но их уничтожили больше века назад. А возможно, они и не существовали вовсе. Никто не знал наверняка.

И никто во всем городе не ведал, что существо связывает с Грэгором, почему они работают вдвоем и какую роль в лечении играет Ярый. На приеме монстр просто стоял рядом, молчал, и ничего не делал. Не трогал пациентов. Он появился в городе примерно с год назад. После трагедии в семье доктор покинул Райтон и путешествовал несколько лет, а в родные края вернулся с Ярым. И где он его нашел, зачем привез — то оставалось тайной.

Грэгор вел затворнический образ жизни, гостей не принимал, и что происходит внутри имения, никто не знал. Не находилось смельчаков, которые не побоялись бы добровольно пересечь границу в виде хлипкого ограждения, чтобы удовлетворить любопытство. Потому пациенты ограничивались воротами и трезвонили в громкий колокольчик, пока доктор не выходил к ним сам.

Сам Грэгор любил шутить, что дурная слава — лучшая защита. В доме доктора не было замков, двери никогда не запирались, без уважительного повода никто его не беспокоил. Грэгора вполне устраивала спокойная, размеренная и уединенная жизнь.

До сего дня.

Потому что сейчас, в данный конкретный момент, селить в доме кого-то постороннего в его планы и близко не входило. Особенно — невольника с помеченным лицом. Тем более, мужского пола. Конечно, Грэгор не стал показывать и без того растерянному ребенку, что не рад его переезду. Поводил по дому, накормил, на ходу придумал обязанности, чтобы не вызвать подозрений, которые уложились в одну фразу: «Следи за домом и за огородом». Более того, Рональд еще в карете вызвал нежные чувства. Сидел, с зареванным лицом, прижимал к груди хилые росточки, хлопал ресницами и испуганно жался в угол кареты, но держался и старательно делал вид, что с ним все хорошо. Маленький и большеглазый. Не верилось, что мальчику почти пятнадцать лет. Он выглядел года на три моложе. Возможно, из-за небольшого роста.

Но что с ним делать, как уживаться в одном доме, не временно, а всю оставшуюся жизнь, Грэгор не представлял. Привести в дом человека — не зверушку завести. Это ответственно. Затратно. Особенно, когда не знаешь, что он за человек. Грэгор отроду невольников не приобретал, и не планировал ими обзаводиться, ни сейчас, ни когда-либо еще; он в принципе не мог себя представить в роли рабовладельца. Когда-то они с женой справлялись и вдвоем, с наемной домработницей, что приходила два-три раза на неделе; сейчас Грэгор прекрасно жил один. Но теперь, когда в праве собственности на Рональда стояло его имя, а сам ребенок, незнакомый и чужой, послушно ушел спать в наспех освобожденную от лишних вещей комнату, Грэгор не смог бы избавиться от него. Не смог бы подвести. Предать. Не Рон просился к ним, они сами его взяли. И по безукоризненному поведению ребенка, по тому, как он изумлялся обыденным вещам, как несколько раз подряд сказал «спасибо» после ужина (и тогда только Грэгор вспомнил, что там с невольниками не едят за одним столом), как робко отпросился выйти во двор посадить ростки, с каким восторгом его слушал — Грэгор видел, что Рональду уже здесь хорошо.