Он махнул рукой, отметая мои вопросы.
– Судьи получат мое донесение, а уж как действовать дальше, решат сами. В Новой Испании правит закон, он справедлив и суров, но тебе, смутьяну, предстоит прежде всего познакомиться с его суровостью. Мне уже доложили, что ты ухитрился натворить немало всего даже здесь, в тюрьме.
– И опять ложь. Я здесь скорее сам жертва. И если есть справедливость в этом мире, да будет Господь Бог моим свидетелем.
Я перекрестился.
– Сеньор нотариус, я невиновен. Я не убивал своего дядю. Все обстоит наоборот: Бруто де Завала пытался отравить меня, а вместо этого по ошибке отравился сам.
Его брови изумленно поползли вверх.
– Похоже, дерьмо, которое ты тут таскал, наполнило твои мозги. Ты что, не видишь, что перед тобой белый человек? Ты небось принимаешь меня за дурака или индейца? Как это он мог отравиться сам?
– Пожалуйста, сеньор, выслушайте меня. Хосе, мой слуга, вечером накануне смерти моего дяди принес мне бренди.
жПеред этим у нас вышла ссора, и я пригрозил Бруто, что отныне сам стану управлять всеми своими делами. И вот дядюшка в знак примирения прислал мне превосходный бренди из своих личных запасов.
– Хватит болтать ерунду! Бруто де Завала не был тебе дядей, и ты не гачупино. У тебя нет ни денег, ни поместья, и ты не можешь ни на что претендовать. Ты обманщик, жалкий ацтек или метис, коварно втершийся в доверие к старику, который по ошибке принял тебя за своего племянника.
– Но это нелепо. Меня с детства воспитывали в убеждении, что я Хуан де Завала. Мне был всего год, когда умерли мои родители и я унаследовал их поместье. Бруто состряпал эту ложь о моем происхождении, потому что...
– Никаких прав на поместье у тебя не было, ты завладел им с помощью обмана. А когда Бруто разоблачил тебя, ты убил его, чтобы сохранить тайну и продолжать пользоваться чужим достоянием. Но он все равно вывел тебя на чистую воду, исповедавшись на смертном ложе.
У этого нотариуса было меньше мозгов, чем даже у того допившегося до беспамятства индейца, которого приволокли в каталажку прямиком из сточной канавы позади пулькерии. Ну посудите сами: как мог годовалый младенец выдать себя за кого-то другого и обмануть взрослого человека? Мне очень хотелось вышибить из этого напыщенного тупицы все его высокомерие, но я уже усвоил, что хотя кулаки в тюрьме и нужны, их одних в моем положении недостаточно.
– Сеньор нотариус, пожалуйста, выслушайте меня. Ведь даже если то, что вы говорите, правда и я не Хуан де Завала, это еще не доказывает, что я убийца. Хорошо, пусть Бруто действительно совершил подмену, выдав меня за умершего племянника, но ведь он сделал это ради своей собственной выгоды. И ему не было никакого резона разоблачать меня, ибо если я не законный наследник, то в таком случае и он не законный управляющий. А вот убить меня и стать моим наследником – это совсем другое дело. Испугавшись, что после той нашей ссоры я отправлю его в отставку, он послал мне отравленный бренди...
– А вот его слуга утверждает, что это
– Но мой дядя...
– Он не был тебе дядей.
Я глубоко вздохнул.
– Хорошо, Бруто де Завала, человек, до вчерашнего дня утверждавший, что он мой родной дядя, послал бренди мне в подарок. Я отправил его обратно...
– Ага, значит, ты признаешь, что убил дона Бруто, послав ему отравленный бренди.
И нотариус начал энергично писать, макая перо в чернильницу, рука его буквально летала по бумаге. В полном изумлении я уставился на него. Похоже, этот человек est'upido, полный тупица. Как мог он прийти к такому бредовому выводу?
Закончив, нотариус развернул листок бумаги и велел мне:
– Подпиши здесь.
– Что это?
– Твое признание в убийстве.
Я покачал головой. Да он вконец обнаглел, этот жалкий креол, крючкотвор, которого я еще недавно, повстречайся он мне на улице, спихнул бы в сточную канаву.
Я подался вперед, и нотариус моментально отпрянул от меня, схватив свою бутоньерку.
– От тебя воняет еще хуже, чем от остальных.
– Единственное преступление, в котором я могу признаться, сеньор, так это в том, что, случалось, давил ногой амбарных мышей, у которых было больше мозгов, чем у тебя. Да как ты смеешь обвинять меня в убийстве?! На кого, по-твоему, я похож? Да я...
– Ты похож на грязного мерзавца, вероломно убившего благородного сеньора. На преступника, которого ждет не дождется виселица.
* * *
Вернувшись в камеру, я весь кипел от ярости, но если поначалу злился лишь на дурака чиновника, то потом до меня дошло, что в первую очередь следует досадовать на самого себя. Ну не глуп ли я был, начав – в моем-то положении – оскорблять этого надутого индюка? Неумение владеть собой мешало мне всю жизнь, но теперь оно может довести до беды. Нахрапом мне отсюда не вырваться, и, чтобы выпутаться из этой истории живым, потребуется нечто большее, чем безрассудная храбрость.