Ярость ацтека

– Игнасио, я разделяю вашу обеспокоенность. Мы оба дали слово, что никто не подвергнется нападению и не лишится собственности. Но оглядитесь вокруг. С того момента, как мы провозгласили, что гачупинос следует выдворить обратно в Испанию, нами занят уже третий город. Мы призвали людей становиться под наши знамена, и наш призыв не остался без отклика. Сколько у нас людей – десять тысяч? Двенадцать? А много ли из них креолов? Пара сотен? Хорошо, если один из ста откликнулся на наш зов.

– Они присоединятся к нам, когда увидят, что мы побеждаем.

Падре схватил Альенде за руку.

– Amigo, о какой победе может идти речь, если у нас не будет солдат? Вице-король имеет в своем распоряжении семь или восемь тысяч человек. По всей вероятности, он уже приказал этим формированиям выступить против нас. Очень скоро нам предстоит сражаться не на жизнь, а на смерть. И эти индейцы, которых вы презираете, будут сражаться... и умирать.

Спор между вождями восстания звучал в моей голове и после того, как я нашел для Марины, Ракель и себя убежище в монастыре. Сестры приветствовали нас в воротах и предложили кров. Правда, пришлось объяснять им, что Марина не служанка.

Для меня было очевидно, что падре и офицеры, хоть и действуют заодно, отнюдь не братья. Идальго был истинным другом народа, искренним поборником независимости, которую считал необходимой для построения свободного общества, где все, вне зависимости от происхождения, религии или чистоты крови, будут равны. Но Альенде принадлежал к тому типу людей, который я знал слишком хорошо, – кабальеро. Его привлекали лошади, щегольская одежда – лучше всего роскошный мундир, – прекрасные сеньориты, особняки и прочее, что прельщает аристократа. Как и я сам, Альенде получил образование скорее в седле, чем корпя над книгами. Он смотрел на восстание исключительно с военной точки зрения – собрать свою армию, разбить армию вице-короля, изгнать гачупинос обратно в Испанию и провозгласить новое государство, в котором место изгнанников займут его сородичи-креолы.

Падре пылал мечтой о справедливости для всех. Для Идальго восстание было не просто военной операцией, а исполнением его личного обещания освободить угнетенных и выковать в горниле борьбы нацию равных людей. А вот Альенде, как я подозревал, дожидался того часа, когда он и другие офицеры-креолы смогут воспользоваться плодами победы. Выбора у него не было, ибо добыть желанную победу могли ценой крови не его драгоценные креолы, а одни только ацтеки. Успех или провал революции всецело зависел от них, а они верили исключительно падре и следовали за ним, а не за креолами.

Офицеры-креолы не могли держать под контролем эту стихию. Впрочем, и сам Наполеон не сумел бы выковать из этой огромной толпы индейцев настоящую армию, не имея достаточно времени и не затратив уйму денег. А что будет, когда они столкнутся с обученными войсками? Не бросятся ли наутек при первом пушечном и мушкетном залпе, чего боится Альенде? Или же расчет падре на мужество и воодушевление ацтеков верен: они будут сражаться и умирать за дело, которое считают своим?

* * *

По пути из Сан-Мигеля на Селайю падре Мигель Идальго был провозглашен капитаном-генералом Америки, а Игнасио Альенде – генерал-лейтенантом. Третьим на иерархической лестнице стоял Хуан де Альдама, а за ним и остальные креолы, офицеры провинциального ополчения, присоединившиеся к восстанию и получившие соответствующие чины. Впереди нашей колонны с хоругвями Пресвятой Девы шествовали воины-священники, за ними – барабанщики. Барабаны отбивали дробь, хотя никто, кроме горстки обученных солдат, не умел шагать в ногу.

Спустя два дня после взятия Сан-Мигеля падре призвал меня к себя. Я нашел его в голове колонны, и мы поехали верхом бок о бок, на таком расстоянии от остальных, чтобы наш разговор не смогли подслушать.

– Как я понимаю, Хуан, назначение на командную должность тебя не привлекает?

Я пожал плечами.

– Это для тех, кто гоняется за властью и славой.

Я не стал говорить ему о том, что Альенде и другие офицеры-креолы никогда не доверяли мне и не желали видеть в своем кругу. Для них я наполовину оставался разбойником-пеоном, унижавшим и даже убивавшим их сородичей, испанских креолов.

– Я так и думал, что тебя это не заинтересует. Ты не из тех, кому нравится отдавать приказы... и выслушивать их. Сдается мне, ты скорее lobo, одинокий волк, а не павлин.

Я рассмеялся. Священник прочитал мои мысли. Офицеров-креолов, щеголявших в своих великолепных мундирах, я и впрямь считал за павлинов и лишь некоторых признавал хорошими бойцами. Скажем, Альенде был, на мой взгляд, mucho hombre и настоящим солдатом.

– Ты не веришь в революцию, Хуан?

Я помедлил, прежде чем ответить.

– Честно говоря, я и сам не знаю, во что верю.

– Помнится, раньше ты говорил, что готов сражаться за своих друзей. Но сейчас, когда ты видишь армию ацтеков, одержимую мечтой о свободе, не откроется ли твое сердце и для них тоже?