Ярослав Мудрый

Психология творчества, авторская индивидуальность, подчас только ему присущие особинки — озарения — диковинная вещь, они приоткрывают неведомую завесу в потаенный мир творчества. Жаль, что критики редко поощряют их своим вниманием, считая их блажью: мало ли как сходят с ума «чокнутые» творцы?! А напрасно… Вот, например, в первой книге о Болотникове есть глава «Поединок». Молодому крестьянскому сыну, только что оторванному от сохи, неискушенному в сечах, надо, во что бы то ни стало победить знаменитого татарского богатыря Ахмета, но и тому надо, во что бы то ни стало, одолеть русского воина. Ведь поединок наблюдают единоплеменники, от его исхода зависит психологический настрой каждого войска, которые должны вступить в бой.

— Над этой главой я бился очень долго, поясняет Валерий Замыслов. — Набросал около десяти вариантов, но чувствую, что сцена будет выглядеть неубедительно, уж слишком неравны силы «дуэлянтов». Недель пять не мог одолеть эту маленькую главу, прямо-таки измотала она меня, до галлюцинаций доходило. И вот как-то снится мне: я в дремучем лесу. Скит. Из него выходит седовласый старец-отшельник с крестом и вещает: «Послушай, отрок. Инако с поганым ордынцем бейся. Всю силу удара меча своего вкладывай не на его голову, а на его саблю». «Почему, старче?». «Аль не ведаешь? Русский уклад (так называлась в старину сталь, булат) крепче татарского. Перерубишь саблю — и ворог тебе не страшен. Добьешь мечом». К счастью я тотчас проснулся и кинулся к столу, чтобы записать слова старца. Он подсказал мне один из вариантов поединка. Я занялся изучением русского «уклада», поиски продолжались несколько месяцев. И вот находка! Действительно, в конце XVI века оружие, изготовленное из «уклада», было гораздо крепче татарского и османского. Вот тебе и старец отшельник! Именно по его совету я и выполнил сцену поединка. Были и другие сцены, увиденные во сне, особенно это касается ключевых глав произведений.

Каждому писателю, воссоздающему портрет далекого времени, требуется своеобразное «переключение» в заветную эпоху. Это очень трудный, как правило, тяжело переживаемый и психологически, и чисто физически, процесс. У меня — свои «секреты», о которых, наконец-то, я решился рассказать читателям. Есть у меня строго установленный принцип: никогда не притрагиваюсь к рукописи, пока не «погружусь» в свою древнюю Русь. Как делаю? Сажусь в кресло, закрываю глаза и начинаю «уходить» из 20 века. Стараюсь от всего отрешиться. Проходят пять минут, десять, двадцать… и вот начинают мелькать картины Древней Руси. Пока я не ищу своей сцены, кою мне надо отчетливо увидеть. Вначале мне надо ощутить эпоху, окунуться в ее аромат, походить, потолкаться средь черного люда. Допустим, мне нужно описать сцену, в коей мои герои идут по Москве. Мне нужно обязательно перенестись в эту старую Москву. Иногда мне этого не удается: я слышу за окном, как оглушительно громыхает по асфальту мотоцикл, и он выталкивает меня из Древней Руси. Но я не отчаиваюсь. Затыкаю уши хлебными мякишами и вновь, закрыв глаза, погружаюсь… Мозг предельно напряжен. Мне надо (непременно надо!) увидеть старую Москву. И вот наконец-то, я в Белокаменной. Я отчетливо вижу старую Никольскую на Великом посаде, вижу монастырь Николы Старого с кельями и темницами для иноков, вижу Земский приказ с «городскими судилищами». За монастырями и торговыми рядами высятся нарядные хоромы князей и бояр. Улицы вымощены дубовыми бревнами. Я слышу громкие возгласы боярских холопов: «Гись! Гись!» Я вижу их дерзкие, озорные лица. А вот и тяжелая боярская колымага гулко постукивает по бревенчатой мостовой. Я вижу толпы народа: посадскую голь, стрельцов, нищих калик перехожих, юродивых. Я слышу их говор, вижу их лица, одежду. Я весь (весь без остатка) в старой Москве, я среди многолюдья, я непосредственный участник события, я живу той жизнью! И только после этого я подхожу к рукописи. (А сам весь в горячем поту. Даже рубашка прилипла к телу. Вот таким образом достается мне «погружение» в старинушку. Видимо, не зря труд писателей называют каторжным).