Ярое око

…Теперь в переполненном Киеве пуще прежнего ждали приезда князей с дружинами. С надеждой ждали, с отчаяньем, с гнетущим страхом…

С густым фиолетовым веером сумерек на притихший город сползала из угрюмой степи клейкая духота, ветер-летун насыщал воздух горьким запахом далёких пожарищ… За Днепром табунилось непроглядное гривье туч и раскатисто лопались громовые литавры, но не роняло небо на растресканную, дышавшую жаром землю долгожданной влаги… И впустую сверкала молния, кроя небо слепящим косматым всполохом…

Невесть откуда на Софийской звоннице, разогнав гнездящихся сизарей, объявилась чета лупоглазых сычей. Жуткие замогильные стоны по ночам рассыпались над крепостными бойницами, теремами и застрехами[138] холопских изб, пугая детей, вселяя суеверный трепет в души людей. Крылатых бестий прогоняла берестяными трещотками и факелами стража, но клювастая чета бесшумно перелетала на городской погост и ухала до зари над серыми буграми окаменевших могил.

— Спаси и помилуй, худому быти… — пророчески роптали старики, заслышав с кладбища ведьминский хохот, то плач.

— Невиданная кровь и мор ждёт Русь.

— Бають, тако уж было пред нашествием хазар…

— А можа, Христос милует… чума татарская стороной пройдёть?

— Добра не жди, брат, с колокольни к мертвецам спархивають, окаянные… Ох, Святый Крепкий, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради!..

* * *

Их уже не ждали, когда они наконец пришли. Дружины южных князей, точно серебряные ручьи, стекались в Киев. Закованные в кольчуги и броню, с густыми рощами копий над сверкающими шлемами, они всё выходили и выходили из раскидистых дубрав и с полей в пешем и конном строю, укрытые щитами, в длинных боевых плащах; с флангов скакали порученцы князей, то и дело летели команды, но всё это безнадёжно тонуло в железном лязге оружия и грохоте тяжело гружённых подвод.

…Задыхавшийся от беженцев Киев встретил ратников с настороженным ликованием и угрюмым колокольным звоном; город смотрел на припозднившиеся дружины как на диво, невесть откуда явившееся, способное избавить от страха и неуверенности, опутавших его древние стены.

С завистью, любопытством, с тайной надеждой и страхом разглядывали закованных в лучистую сталь дружинников и скопища половцев.

Ехавшие верхами на ретивых конях князья: переяславские и черниговские, волынские и полоцкие, любецкие и бужанские — далёкие потомки великого Ярослава Мудрого, правнуки и праплемянники Игоря и Ростислава, Изяслава и Всеволода, Олега и Святослава, Всеслава и Владимира — тоже с нескрываемым удивлением взирали на открывшийся их взглядам «вавилон».

Беженцы с южных степей заселили все пристани, площади, забили палатками подъезды к городу, подмяли под себя базарные и гостевые ряды, настырно и немилостиво клянчили «милость» от киевлян, пили бузу[139], грызлись из-за куска лепёшки и дрались за место…

Их косматые грязные толпы, похожие больше на болотную нечисть, нежели на прежних лихих вояк, поражали князей своим внезапным упадничеством, настороженными взглядами, в которых тлела, помимо вековой вражды, какая-то затравленность загнанного в угол зверя.

Опираясь на борта своих повозок, на копья и сабли, которыми степняки теперь больше защищались от рыскавших повсюду бездомных собачьих стай, они сами, как бездомные псы, рылись в уличных отбросах, воровали у соседей и резали скот, забивали домашнюю птицу, а во время свирепых внезапных драк убивали друг друга, оставляя на провонявших навозом и мочой пустырях и свалках безвестные трупы.

— Ишь ты, як нужда ноне косомордых согнула да расплющила! — летело насмешливое из пышной свиты переяславцев. — Тишее воды, нижее травы сделались. Дывилси ты, Пламень, как у ворот киевских половецкие старшины нашему светлому князю в пояс кланялись? Поводья коня и стремя кидались целовать… а на устах поганых одно: не оставьте, братья! Исполчите полки! Придите в нашу степь! Способьте прогнать злую силу! Ха-ха-а! Нашли братов со сватами! А так ли уж страшен ворог?

— Да как будто… Уж коли половцы дикие стонуть… а оне-то зверьё известное… то, стало быть… кабы нам самим не вертать взады от татарских мечей…

— Тю-у! Ты брось таки речи, Фрол, ежли головушка дорога. Наш князь скор на руку, духом силён… На переправе коней не меняет.

* * *

Съезд князей русских долго ждал выхода великого князя Киевского Мстислава Романовича. Дружинники и верные тиуны[140] ещё загодя известили своего «могущественного» и «высокого» господина о прибытии знатных гостей, ожидавших его появления на княжьем дворе. Однако старый киевский князь не торопился. Твёрд и жёсток он был в своём решении — выждать.

Душили давние обиды и распри, жгла душу и недавняя боль: князья, за исключением двоюродного брата Мстислава Галицкого и молодого ростовского князя Василько Константиновича[141], в Киев не поспешали… Прибыли на зов его гонцов с большим опозданием… «Так ли случайно? А что, как с дальним прицелом да умыслом злым? Быть может, ждали, стервятники, гибели Матери городов русских…»