Ярое Око (фрагменты)

– Да погоди, пресветлый, успеется. Я-ть только от них... Всё добром. Пущай хоть мальца уймется проклятый. – Булава стряхнул с серого плаща дождевую россыпь, снял с головы стальной шлем со следами былых боев. – Погутарить бы трошки след... да чайку испить? С рассвету маковой росинки у рте нет.

Сели на лавки друг против друга за широкий дубовый стол, накрытый белой кистючей скатертью.

Посыльный – тут как тут – по кивку князя тотчас сладил «купца» на мятном листу, принес и орешков в мёде, и прочих капризных заедок.

* * *

...За чаем слов не роняли, сосредоточенно дули на кипяток, делая осторожные глотки. Мстислав Удатный знал Степана Булаву вот уже без малого сорок зим, почитай, с самого нежного детства, еще по торопецкой и новгородской[80] поре; уже тогда Степан, сын оружейника, был правой рукой отца Мстислава.

Воевода был крепкого русского духа и силы человек. Воин по призванию, «по природной жиле», как говорил народ. В бойцовом сердце его жила неугомонная страсть к победам во славу своего князя, во славу Русской земли. Страсть эту он превратил в свое коренное дело. Им только и жил. Да и воины-дружинники, ходившие под ним, подбирались не с кондачка, многие не приживались: воевода был крут в своем ратном рвении; те, кто давал послабку своей воле и мужеству, – гибли в сечах, другие просто уходили, затаив злобу; но зато те, кто оставался, не хаяли свою служацкую судьбу и прикипали к старшине намертво.

Князь Мстислав помнил: своим удачным победам над дерзкими уграми[81] и спесивыми ляхами[82] он во многом обязан Степану. И если характер и господскую хватку он выковал еще под крылом отца, то закалил ее у воеводы.

Цепкая память князя держала суровое, но вдохновенное время первых рубежей, когда в походах на юг и запад закладывались камни его будущей славы. Там лилась рекой кровь, но поднимались в небо и пенные кубки за победы русских мечей и знамен. Оттуда, с высоты своего триумфа, зрили они сквозь забрала на сводящие с ума просторы новых границ земли Русской, завоеванной ими своей кровью, отвагой и великими страданиями.

– Ты что такой постный, князь? Хоть просвирки из тебя лепи, – тронул Мстислава вопросом Степан. – Вьюга тебе, шо ли, в лицо заглянула?

– Не береди душу. – Местислав отодвинул испитую кружку. Взгляд его вспыхнул на миг, но тут же погас, как искра, на которую наступили ногою. – Вот уж скоро совету быть в палатах Мономаховичей... а что-то не видно союзных князей с дружинами... Мы да ростовчане с молодым князем Василько явились на зов Киева... А может, на посмешище? Где суздальцы? Где их князь Юрий Всеволодович[83]? Али грибами объелся, что гордыней и спесью зовутся?! Так гордыня и у нас в избытке имеется... и ножны наших мечей не заткал паутиной паук! У меня тоже – старые счеты с двоюродным братцем... Однако ж я в Киеве... Русь-то одна!

– Остынь, княже! Будет из-за сего кручиниться. Гляди, уж и так стал темнее тучи. Приедут князья! Куды им деться? Уж не думает же суздальский князь, что татарва, придя на Русь, обойдеть его стороной?

– А вот и вопрос!.. – Мстислав мстительно сузил глаза. – Каждый нынче промышляет о своей голове... Я слышал, этот надменный суздальский гордец алчет съезда у себя во Владимире... а потому и не едет на совет в оскудевший Киев.

– Може, и так... – кашлянул в усы воевода. – Тю, властолюбец чертов! А ведь суздальцы, владимирцы – сильная подмога... Ежли татарев истинно тьмушшая... где ж нам двинуться в степь без них? У Василько Константиныча копий не густо – панцирников горсть, а верховых и того меньше... Да и сам он дитё – недавне из отроков вышел. Усы ишшо нежные, в сыны годится тебе. Вся надёжа на Божью милость! – Голос Степана Булавы прозвучал отрезвляюще горько, но крепче резанули по сердцу другие слова воеводы: – Воть ты глаголешь, пресветлый, защитники мы... – Старый воин наморщил лоб, задумчиво оперся рукою на средокрестие меча. – А воть скажи по совести, княже, кто? Кто знает о наших с тобой бедах и чаяньях там, на севере Руси? Разве все тот же треклятый суздальский князь, дак и он околот южной Руси мыкается... А шо ж сосед наш северный? Коломна, Рязань, Москва и другие... Аль в ихних жилах басурманская бьется кровь? Где ж их секиры и копья?! Слышат ли оне, знают ли?..

– Врешь, Булава! Ишь ты, распыжил брови! – Глаза Мстислава вспыхнули гневом. – «Кто знает? Кто вспомнит?» Гляди-ка, забила его, старого черта, лихоманка! А я тебе скажу, кто! Дети наши, святые хоругви наши, Господь Бог и потомки... право, недурная братия, а? Родина – она, воевода, никого не забывает. А все наши старания и помыслы... для нее. Ты думаешь, что я здесь шапку ломаю? Да и ты? Нет, друже, не свою мошну[84] набить. Мы здесь с тобой не временщики, не наемники, не воры! Знамо дело, богатыми не станем. Заслужим сто – проиграем тыщу... Так ведь не в сем счастье наше, Булава. Аль я не прав?

Князь громыхнул лавкой, обошел стол, обнял спешно поднявшегося воеводу за высокие плечи: