Ярое Око

У большинства нукеров в юртах находились их монгольские жены, выехавшие в поход с мужьями еще с далекой родины, а также женщины и дети, захваченные в пути.

Монголки одевались так же, как и воины, и их было трудно сразу отличить. Иногда они участвовали в битвах, но обычно женщины заведовали верблюдами, вьючными лошадьми и возами, в которых берегли полученную при дележе добычу. Они также наблюдали за пленными с тавром владельца, выжженным на бедре, и поручали им самую тяжелую работу. Рабы разделывали туши убитых быков, рыли ямы, доили кобылиц и верблюдиц и во время стоянок варили в медных или каменных котлах пищу.

Малые дети, рожденные за время походов или захваченные в пути, во время переходов сидели в повозках либо в кожаных переметных сумах, иногда по двое, на вьючных конях, а также за спинами ехавших верхом монголок.

На равнине, в стороне от монгольского лагеря, растянулся сборный стан воинов разных племен, примкнувших по пути к монголам. Тут были видны и туркменские пестрые юрты, и тангутские рыжие шатры, и черные палатки белуджей, и аланов, и прочих, имя которых утрачено… Вся эта дикая орда, подгоняемая монголами, первая посылалась на приступ, а после сечи подбирала остатки захваченной монголами добычи…»

Глава 7

…И вот теперь курени Субэдэя и Джэбэ стояли на Калке. Нукеры кагана были довольны – привольная степь порога не знала, границы ее упирались в синий горизонт; кругом лоснилась под ветром высокая зелень сочной травы; плёсы, протоки, старицы были богаты рыбой и дичью. Повсюду бродили тучные гурты скота, отбитого у половецких ханов: быки белой масти, высокие в холке, с огромными, «ухватом», рогами, бараны жирные, курдючные, тоже белые; и войлоки половецкие, как и юрты – того же цвета, белые, будто соль.

…Временами среди шумящих лукоморских волн маячили паруса иноземных судов, но они проходили стороной, боясь даже приблизиться к берегу, который кишел захватчиками, как падаль червями.

Но монголов это ничуть не печалило. Степняки с востока привыкли: с их появлением все живое под солнцем в ужасе разбегалось кто куда… Сбывалась мечта Чингиз-хана: медленно, но верно мир сгибался в бараний рог под плетью монголов. Теперь под нею должна была согнуться и христианская Русь.

* * *

…Обрушившаяся на степь гроза стремительно уходила на северо-запад, туда, где, по донесениям лазутчиков и пленных половцев, находился огромный главный город урусов Киев.

Субэдэй в полудреме слышал, как наложницы-кипчанки стелили на войлоках китайские перины, взбивали подушки, зевали, расчесывали черепаховыми гребнями длинные, как ручьи, косы, хихикали за коврами над чем-то своим… и тихо щебетали на родном языке…

Прощальный удар грома был столь силен, сух и раскатисто-трескуч, что Субэдэй, привыкший ко всему, тем не менее приоткрыл глаз. В дымовом отверстии юрты он увидел отразившийся в его аспидном зрачке оранжево-белый зигзаг молнии, скользнувший по пенистым гребням туч огненным драконом… Чуткий слух старого воина различил далекий топот сорвавшегося в ночь табуна. Субэдэю почудилось, что он даже увидел этот вспугнутый громом косяк. Увлеченные вожаком за собой, лошади стлались в намете, едва не касаясь лоснящимися мордами степных трав. Раздутые норы ноздрей с храпом хватали воздушную сырь, копыта выбивали дрожливый гул, в котором он слышал слова старой песни, согревавшей в чужедальних походах душу каждого монгола:

Вспомним,

Вспомним степи родные,

Голубой Керулен,

Золотой Онон!

Трижды тридцать

Монгольским войском

Втоптано в пыль

Непокорных племен.

Мы бросим народам

Грозу и пламя,

Несущие смерть

Чингиз-хана сыны.

Пески сорока

Пустынь за нами

Кровью убитых

Обагрены.

«Рубите, рубите

Молодых и старых!

Взвился над вселенной

Монгольский аркан!»

Повелел, повелел

Так в искрах пожара

Краснобородый бич Неба,

Батыр Чингиз-хан.

Он сказал: «В ваши рты

Положу я сахар!

Заверну животы

Вам в атлас и парчу!

Все мое! Все мое!

Я не ведаю страха!

Я весь мир

К седлу моему прикручу!70

Беззвучно нашептывая слова любимой песни, словно перебирая костяные бусины четок, Субэдэй приподнялся на локте, скрестив ноги, сел на медвежью шкуру и стал раскачиваться в такт слышимым только ему рокочущим бубнам… Перед мысленным взором замелькали знакомые лица давно павших в битвах знаменитых батыров.

– Честь и хвала! Слава великому Чингиз-хану! – кричали они. – Страх и почитание всего мира да достанется твоему Золотому Шатру! Да умножатся твои стада! Да расцветут твои гаремы, как сад! Тысяча благ да ниспошлется тебе, тысяча желаний да исполнится!!