Японская разведка против СССР

Когда я положил трубку, оба генерала вопросительно уставились на меня. Я сказал, что звонил Грамотеев, который сообщил о поощрении. Генерал Гавриленко не удержался и тут же в красках описал М.А. Тимофееву о моих партизанских действиях и добавил:

— Вот жизнь пошла: вместо того, чтобы за такую работу наказывать, руководство КГБ вдруг поощряет!

Генерал М.А. Тимофеев, ни слова не говоря, встал, открыл шкаф, достал бутылку коньяка и, наполнив рюмки, предложил выпить за решительность и смелость тех, кто принимал участие в этой операции. Поздравление его было настолько искренним и теплым, что генерал Гавриленко не отказал себе в удовольствии опрокинуть пару рюмок.

Пусть демократический читатель обвинит меня в нарушениях прав или свобод человека, но я не жалею, что мы выяснили хотя бы какую-то толику данных о деятельности НАТО, японской военной разведки.

Правда, меня до сего времени не покидает ощущение своей вины перед ныне покойным полковником Сисикурой, у которого, возможно, из-за меня были неприятности, так как он больше в Советский Союз не ездил.

И нашла коса на камень

Когда генерал Гавриленко был назначен начальником нашего отдела, я уже немало потрудился, довольно неплохо знал свой участок и обрел кое-какие навыки. Так уж в жизни повелось, что в советское время каждый новый начальник начинал ревизовать своего предшественника и пытался наводить свои порядки, будь то в КГБ или в другой организации. В общем, новая метла по-новому метет.

Ко времени прихода Гавриленко к нам в отдел я был секретарем партийной первичной организации и являлся членом партийного комитета советской контрразведки. А это говорило о многом, во всяком случае о том, что руководство контрразведки относилось ко мне уважительно.

Но, видно, сам Бог повелел, что я стал первой жертвой «застольных разговоров» генерала Гавриленко, который любил ежедневно, сидя за своим служебным столом, «погонять мысли» о том, как побыстрее поймать шпиона. В основном говорил он, ибо на любой мой ответ, положительный или отрицательный, у него находилась уйма контраргументов. Такие беседы иногда затягивались до десяти вечера. Возвращаясь домой на оперативной машине, он довольно потирал руками и говорил:

— Ну, сегодня неплохо погоняли мысли!

Вначале я относился к этим беседам терпеливо, а потом стал пытаться под любым предлогом от них уклониться. Генерал старался вместо меня заловить кого-либо из оперативных работников.

Оперативная работа на терпит пустословия. Если будешь долго мусолить и обсасывать какой-либо вопрос, но мало будешь принимать действий для его реализации, то никакого толку не будет. Вполне понятно, что и с ходу нельзя принимать решение, если позволяет обстановка — лучше подумать и посоветоваться. А если она не позволяет? Если нужно сию минуту решать, ибо времени не дано на санкцию начальника? Естественно, проще всего от каких-то действий уклониться, сославшись на отсутствие разрешения свыше. Никто за это не накажет. Но настоящий начальник наверняка подумает: «Ну и гусь у меня! Надо его, такого осторожного, в разведку сплавить».

Генерал Гавриленко говорил вроде бы все правильно. На партийных собраниях и совещаниях сыпал номерами приказов и ссылался на решения партийных съездов и пленумов ЦК КПСС. Но это повторялось изо дня в день. Скоро его высокопарные призывы всем надоели. Он почему-то считал, что если на партийном собрании вопрос обсуждался около часа, то это несерьезно. Если же собрание проходило с шести до десяти вечера, то говорил, что «хорошо поговорили». Его хлебом не корми, но дай выступить на любом совещании или собрании. По регламенту оратору на собрании обычно отводили время на выступление от 5 до 10 минут. Гавриленко же обычно говорил около часа, ежеминутно заглядывая в свою записную книжку, где у него на каждого оперативного работника велся учет положительных и отрицательных моментов. И никто не решался его прервать. Короче, говорил до тех пор, пока язык не заплетался.

На одном из собраний меня избрали председателем президиума, и я про себя решил, что не дам коммунисту Гавриленко говорить больше установленного регламентом времени. Когда отведенные ему для выступления десять минут прошли, я прервал его речь и сказал, что время истекло. Глаза генерала от такого неожиданного моего вмешательства налились гневом, но он взял себя в руки и попросил еще две минуты. Обычно на партийных собраниях такие просьбы удовлетворялись автоматически. Но на этот раз я поставил просьбу Гавриленко на голосование. Собрание было добрым и единогласно предоставило ему запрошенное время. Когда же две минуты истекли, я снова напомнил Гавриленко, что и дополнительное время истекло. Он сердито сказал, что сегодня ему затыкают рот, и попросил дать ему еще пять минут, чтобы высказать какие-то свои потаенные идеи.

Я поставил вопрос снова на голосование:

— Кто за то, чтобы не давать коммунисту Гавриленко еще пять минут, прошу проголосовать.

И собрание большинством голосов отказало ему в просьбе, а я предоставил слово следующему оратору.