Янычары

Одобрительный гул встретил это его движение – видно, не часто приходилось бекташи видеть такую отчаянную решимость! Лишь затем, уяснив себе это, Абдаллах ошеломленно понял, что рука его, похоже, целым-целехонька... Он вытащил ее из тяжелого горячего металла , недоуменно поднес к лицу: действительно, все на месте, ни обугленных лоскутьев кожи, ни ожоговых волдырей... Мустафа мгновенно обвязал ему руку полоской златотканной парчи.

– Далее над горном тебя заменит твой барашек, – раздался знакомый голос (барашка Абдаллах привел еще днем, и он уже был освежеван), – но другую руку на наковальню, под молот, ты должен положить сам...

Али взял в руки большую деревянную киянку, которой правили латы и окончательно формовали кольца уже связанных кольчуг. Дубовая, она была, пожалуй, потяжелее иной кувалды. Он с чудовищной силой грохнул ею о наковальню, поставил к ноге, придерживая левой рукой, а правой повелительно указал, куда положить руку...

Это испытание было для Абдаллаха, еще не оправившегося от изумления, не менее неожиданным, но все же показалось ему значительно более легким: если в первом случае можно было подозревать какой-то подвох, расчет на сообразительность, и сожженная рука вполне могла быть отнесена на счет дури самого посвящаемого, то здесь все было ясно. Если Али раздробит ему руку – это будет целиком на его совести! Но здесь явно что-то тоже предусмотрено, и рука, конечно же, останется целой. Так что оценивается лишь готовность и умение повиноваться. Вот почему рука Абдаллаха лежала на наковальне, пока эти мысли еще мелькали в его голове. Впрочем, он понимал, что не так-то просто удержать на месте руку, на которую с чудовищной скоростью падает тяжеленный молот, и потому придержал левую руку правой...

– Если хочешь – закрой глаза!

Абдаллах отрицательно мотнул головой.

Молот в руках Али едва ли не со свистом рассек воздух и без малейшей заминки обрушился на наковальню, руку, лежащую на ней... У Абдаллаха все похолодело и сжалось не только в груди, но и, казалось, в голове... Он, разумеется, вздрогнул и дернулся, но у него хватило сил не отдернуть руку, и новый, еще более радостный и раскованный гул восторженного одобрения отметил этот факт! Абдаллах же, как и в первый раз, недоуменно глядел на свою руку, мясо которой должно было быть расплющено в кровавую лепешку , а кости – растрощены в осколки... Она между тем была целым-целехонька, лишь вся покрылась гусиной кожей, – и вот, на его глазах, ее тоже украсили златотканным бантом.

– Ты прошел испытания, – возгласил Али. – Тебе осталось лишь принести клятву верности Братству...

– Клянусь Аллахом... – начал Абдаллах... В горле запершило, он закашлялся, и кто-то из кузнецов мгновенно протянул ему турий рог кумыса...

– Клянусь Аллахом никогда и никому не открывать без повеления братьев тайны знаков, прикосновений, слов учения и обычаев Братства, – ни тех, которые мне теперь известны, ни тех, которые могут быть мне вверены или станут известными впоследствии. Клянусь ни в чем не изменять Братству ни словом, ни каламом, ни телодвижением, ни мечом, ни умыслом, ни взглядом. Клянусь являться по первому зову братьев и выполнять их повеления, как свои собственные желания, со всем тщанием и прилежанием, заботой и умением, ловкостью и осмотрительностью, какие только дарованы мне Аллахом, даже если смысл повелений оставлен для меня тайной. Если достичь поставленной цели невозможно, не отдав своей жизни, клянусь безоговорочно отдать ее во имя Братства. Клянусь никогда не оставлять в беде никого из братьев и являться им на помощь по первому их зову...

Если я не сдержу этой клятвы, то да отсекут мне руки, взявшие меч или калам для нечестивого дела, и ноги, ведшие меня на него, и да испепелят их; да вырвут у меня изо рта предавший братьев язык, да зальют мне горло расплавленным свинцом; да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, и да сожгут его потом и развеют пепел по ветру, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника!..

Абдаллах замолчал, отчетливо понимая, что вошел в совершенно новый мир, возврата из которого уже нет. Произнося слова клятвы, он вдруг как бы заново – или даже впервые – понял, что, собственно, он обещает, в чем, собственно, клянется, – и против своей воли почувствовал, что если братья, имеющие право приказа, пожелают, то они могут заставить его свить веревку из себя самого... Поэтому он подавленно и опустошенно молчал...

– Высказывайтесь! – возгласил Али.

Ритуал начался с самого младшего, Мухаммеда, в черной бороде которого не было ни одной серебринки. Он подошел к Абдаллаху лицом к лицу, положил свою правую руку на его правое плечо, причем его мизинец особым образом нажал на основание ключицы, и, глядя ему в глаза, произнес:

– Ты прошел испытания. Здравствуй, брат!

Один за другим к нему подошли еще четверо, приветствуя своего нового брата, и каждый показал еще один условный тайный знак. Предпоследним подошел Карим. Показав очередной знак и приветствовав брата, он попросил внимания: