Янтарное имя

Незапертая калитка, дурманящий запах белого табака из палисадника – и сполохи свечи в одном из окон, сквозь тонкую ткань занавески…. Сердце защемило с новой силой. Гинтабар уже слышал там, внутри, торопливые шаги, скрип отворяемых дверей – Ативьена Каймиаль, маленькая колдунья Атив с лиловыми нелюдскими глазищами в пол-лица, бежит на крыльцо встречать мужа….

«Счастливый ты, Доннкад,» – чуть было не сорвалось с языка менестреля, но он вовремя одернул себя.

Доннкад, в сущности – такой же изгнанник, как и ты. Так что мешает ТЕБЕ быть столь же счастливым? Именно – столь же! И не надо обманывать себя – мол, Лиула совсем не Атив…. Это ты – совсем не Доннкад, который никогда, ни при каких обсто ятельствах не опускал рук в бессилии, вне зависимости от того, что там у него на сердце.

– Кто это с тобой, Доно…? Ой! В-высокое небо! Еретик, как живой! Где ты его нашел, Доно? Или опять не в то время занесло?

Ты же обещал сегодня по мирам не ходить!

– Не поверишь – на нашей набережной, – отозвался Доннкад.

– Я и сам-то до сих пор не верю, ибо не бывает такого.

Тонкая рука дрогнула, затанцевало пламя свечи, и Гинтабару на миг почудился в глазах Ативьены тот же ужас, с которым глядел на него Доннкад. Впрочем, нет – то, что мелькнуло в ее глазах, было сложной смесью, где помимо понятных ужаса и радости было что-то еще, невыразимое словами….

….Кресло у камина – почти такое же, как там, в Кайме.

Правда, в камине не пляшет пламя – летом это ни к чему, – но это неважно, кресло у камина – это символ. Свернулась клубком на коленях черная кошка по имени Тэмоти. Темное, как кровь демона, вино из черноплодной рябины пахнет корицей и розоцветом. И походка Атив все так же легка, хотя, судя по животу, рожать ей самое большее через месяц, и так же звонок смех. Дважды уже приносила она мертвых сыновей, но на этот раз, слава богам, девочка! Будет жить, вырастет красивая да умная…. и вряд ли когда-нибудь назовет себя благородной эрной Хир-Хаанаре. И никто не станет переживать оттого, что не назовет.

А сам Доннкад, не спрашивая разрешения, прибрал к рукам гитару менестреля. Своих песен он, правда, не сочинял, зато памятью обладал прямо-таки редкостной. Вот и теперь он вкрадчиво напевал что-то из собранного за многие годы странствий по мирам:

Капитан не послушал совета,
А когда обступили враги,
Побежал он спасаться к колдунье:
Ведьма-ведьма, ты мне помоги!

Гинтабар попытался вспомнить, когда же в последний раз слышал эти песенки в исполнении Каймиана. Явно ведь еще до смерти Тисы – потом уже стало не до таких песен…. Да, похоже, именно тогда, во время попойки после бала, когда оба они почти не пили, но усиленно изображали, что пьяны не менее окружающих, веселя почтенное собрание каждый на свой лад. Атив тогда еще притащила какую-то свою подружку, которая все поглядывала на них искоса. Один раз он уловил реплику, брошенную Ативьене, что-то насчет «бездны артистизма», и предпочел отнести ее на счет Доннкада – тот и в самом деле был достоин подобной оценки.

Как же ее звали-то, эту девчонку, которую он, кажется, даже поцеловал в конце вечера?…

Обозвал он принцессу гадюкой,
Арбалет об колено разбил,
Сделал круглым меня идиотом
И в Патруль добровольно вступил….

– А ты все так же пытаешься составить свою карту миров? – спросил Гинтабар, когда Доннкад завершил песню.

– И немало в этом преуспел, – довольно кивнул тот. – Есть в нашем изгнании и кое-что положительное – теперь, когда на мне не висят эти несчастные владения, которыми надо заниматься, я куда больше свободен в своих передвижениях. Уже набросал сетку зон проходимости между основными зодиакальными мирами…. хочешь, покажу?

– Не сейчас, – отмахнулся Гинтабар. – Ты лучше еще спой.

«Ренегата», например, или марш легионеров….

– Да кто тут, в конце концов, бард – я или ты? – Доннкад приподнялся и демонстративно, через стол, протянул ему гитару.

– «Спой, спой» – а сам за вечер рта не раскрыл! Теперь твоя очередь!

Он принял гитару – но отвел глаза. Тронул струны как-то по-особому трепетно, и из-под его пальцев заструилось вступление к «Снежной тишине» – он помнил, что это любимая песня Доннкада….

Все выложил, и лишь об одном умолчал, самую малость не досказал – о том, что старая Хасса назвала когда-то вином Великой Матери. И теперь пел, не слыша собственного голоса, и больше всего боялся и в этих глазах увидеть знакомую до боли поволоку завороженности. И видел уже, как встрепенулась в своем кресле Ативьена – и застыла, то ли вслушиваясь во что-то между строк песни, то ли пытаясь что-то припомнить….

Доиграл. Поднял голову. И натолкнулся на тревожный проницательный взгляд, сжимаясь от того, что должно вот-вот произойти….

– Так…. – голос Доннкада странно изменился, и даже обычная легкая картавинка стала заметнее. – Извини, можно нескромный вопрос?