Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3

Грицько (входит с мешком). Насилу часовых у штаба сменил — не хотят, да и только. Разве, говорят, без нас кто устережет штаб?.. Такой момент! Я к ним со словом, а они обрезы на изготовку…

Мамай. Возьми-ка людей да обшарь, где какая стежка, где клуня… Середенко, я знаю, вернется, и нам всем надо быть наготове — встретить и угостить… И сразу мне обо всем, слышишь?

Грицько. Людям-то что сказать? Стоят на площади молчком да, словно волны, то сюда, то туда… Хозяева коней запрягают, хотят в степь удирать, куда ноги донесут… Церковь без присмотра… (Высыпает на стоя свечи.)

Варка. Чего ждем? Зачем окопы роем? Колючей проволокой опутываемся, пушки ставим? Деники отошли!

Мамай. Большую силу соберут, к утру с двух сюром подойдут… А мы на бон поднимемся, подмога придет, всенародное восстание… Рабочие, крестьяне…

Гринько. Скажу, пускай ждут. (Уходит.)

Варка. Ожидаем все, когда деники придут да отступят, а нам пока и дыхнуть не дают?! И счастье наше — дымом, и любовь по ветру? Зачем вернулся, спрашиваю?

Мамай. Я небеспременно вернуться мечтал и увидеть, как солнце для нас восходит, и вольную землю, как солнце встает в степи…

Варка. А я всё ждала, на дорогу глядела, и ты, бывало, пошевельнешься на каторге, а я тут уже чувствую и плачу…

Мамай. И вот республика поднялась над степью, как огонек среди метелицы, а мы раздуем и мы донесем… До весны, до Ленина…

Варка. Все жду и жду, и молодость минула — двенадцать лет, как двенадцать дней… Пришел в хату, а хата сожженная, пришел ко мне, а меня нет, одна тень осталась, только сердце, двенадцать лет, как двенадцать дней…

Мамай. Ну вот, тужишь ты, а чего? Пришла наша доля, республику основали, а ты тужишь?

Варка. Тужу по молодости, прошла она за нелюбимым. А любимый пришел — не признается, желанный пришел — не улыбнется, плачу я по детям, которых не имела, плачу по старости, которой не будет… Может, Середенком укоряешь — говори, не молчи… И песню мою позабыл, ой, не будешь петь ее вовек… (И пошла.)

Мамай. Варя, обожди!

Варка становится за колонной. Ее не видно Мамаю, она плачет, не может идти.

(Делает попытки встать, но каждый раз падает на лавку.) И не пьяный, а ноги словно без костей… (Шатаясь, стоит.) Варя…

Варка еще сильнее плачет.

(Тяжело садится.) В кандалах можно было ходить… К решетке подойти, на свет взглянуть… (Ударил кулаком по столу.) Говоришь, не петь мне ее вовеки? А с нею передо мной стены падали, травы степные являлись на тюремном цементе, параша чебрецом пахла, по каторге, как по степи, шел… Песню пел… (Потихоньку начинает петь, голос все крепнет, крепнет.)

Ой, у полі вітер віє,
А жита половіють,
А козак дівчину та вірненько любить,
А займати не сміє…

Варка (поражена). Лаврик… голубчик… любишь… (Бросается к нему.) Спасибо тебе…

Мамай. Недолго нам рассиживаться тут, Варя. И соловушка улетел от пулемета. А когда придет время, вишни зацветут, и такая будет весна, какой на свете никогда не было. За селом — ни окопов, ни колючей проволоки, будет земля — теплая, пахучая, трава — шелковая, а мы идем… За селом выходим на курган, а ветер, брат мой… Со всей степи… Со всего света…

За сценой слышны голоса. Входят Рыжий повстанец, Замухрышка, за ними Роман.

Замухрышка (кричит кому-то). Тебе говорят, что мы по делу! Ты от чужих стереги. Пароль "республику" я тебе дал?

Мамай. Ну, что? Уже?

Повстанцы. Уже, Лавро Устинович.

Мамай. Зло на меня имеете?

Повстанцы. Нет, не имеем.

Мамай. Ходить можете?

Повстанцы. Можем, Лавро Устинович.

Мамай. А сидеть?

Повстанцы. Сидеть — нет.

Роман. Их не очень за Середенка и били… Только осрамили на все село… Я видел. Батогом немного дали и отпустили.

Мамай. Ну, вот вам по гранате… будьте людьми. (Дает.) Куда Середенко убежал?

Рыжий. По реке да балкой… Там у них кони были… На Николаев, наверно.

Мамай. Ну, идите. Да в другой раз держитесь! Упустили такую птицу!

Повстанцы уходят.

Роман. Дядя Лавро, а Егор Иванович скоро вернется?

Варка. На что тебе понадобился Егор Иванович?

Роман. А он, когда уезжал, сказал мне: ты тут, Роман, смотри за всем, как хозяин… Вот я везде-везде и смотрю. Люди думают, что я маленький, а я уже коммунист, сказал Егор Иванович…

Мамай. И дело какое у тебя, Роман?

Роман. Егор Иванович сказал, патрон даст, чтобы не страшно. А вы ведь не дадите, дядя Лавро, вам самому нужно.

Мамай. Почему же не дать? (Дает.) Только как ты стрелять будешь без ружья? А?

Роман. Буду стрелять! (Умчался вприпрыжку.)