Ян Непомуцкий

Вот почему целыми днями Ян был предоставлен Лидии, от которой скрыться было тем труднее, что у него не было никаких определенных занятий. Ее хаотическая, торопливая, беспорядочная болтовня утомляла его. Она будто бы бросала в него мелкими кусочками драгоценной мозаики, которые он обязан был быстро и точно складывать. Он склеивал ее разорванные фразы, перепутанные воспоминания, доверительные излияния (откуда и зачем такое доверие?), жалобы. С Домиником она встретилась в Будапеште. «Это было как гром с ясного неба. Блестящая виртуозность. Движения. Да еще его такие на редкость темные глаза! Откуда такие глаза у чеха? Они никогда не останавливались на каком-нибудь одном предмете, отдельном человеке из публики, на мне, наконец; он на все смотрел одинаково пламенным взглядом, какой обращал и на зал, безличным, но зажигающим, точно так же, как звучание его скрипки, ее тембр, очень высокие ноты, отнюдь не резкие, но, как иглы, пронизывающие сердце; мне не мешало, что он невысокого роста, и Наполеон был среднего роста, даже ниже Доминика, не так ли, и то, что я выше его ростом, не играло никакой роли, он был красив и обворожителен. Неподражаем во всем! А как он был элегантен, как превосходно держался в любом обществе, даже среди моих соплеменников, аристократов! Я ведь была замужем за графом, но я и самого короля бросила бы ради Доминика. Мы триумфально шествовали по всему миру. Рим, Вена, Прага, Берлин, Лондон, Париж, Америка. Я сопровождала его повсюду, даже беременная. Рожу, ребенка — гувернантке и за ним. Какое было время… Теперь я уже не езжу с ним. Говорит, что я ему мешаю. Не даю сконцентрироваться. Почему же раньше я не мешала? Вы видели детей, никто со мной не разговаривает. Он забыл, что я тоже способствовала его успеху, в любом обществе нас с радостью принимали и не только из-за него, но и из-за меня, поверьте. Из-за меня!!!»

Ян убеждал ее в том, что верит, одновременно озадаченный и встревоженный тем, что думает Доминик о их постоянных встречах и разговорах, зная ее страсть к излияниям; все это ему, наверное, очень неприятно. Между тем, Доминик каждый день после обеда явно сознательно отдавал Яна в распоряжение Лидии и на пороге бросал:

— Когда закончите, мы в беседке.

Ян изучал теорию бриджа и постепенно включался в игру. Партнеры терпеливо учили его.

Ян совсем по-другому представлял себе это многочисленное семейство. Доминик был словно не славянин. Ни разу не повысил голоса, ни разу никого не приласкал. Эти люди были разделены стенами. Каждый носил с собой свою комнату, из которой никогда не выходил. Больше всего Яна ужасало то, что никто из них даже не пытался открыть свою дверь или построить мост к другим. О гувернантке, пользовавшейся таким безграничным доверием и любовью девочек, Лидия говорила как о ненормальной — недавно в саду подняла визг при появлении продавца мороженого. «Убийца, это мой убийца», — а когда его увели, рассказала, смачивая виски одеколоном, что он напал на нее на улице и она едва спаслась. Когда Доминик и Моравец рассмеялись, она обиделась и, оскорбленная до глубины души, ушла с девочками в башню.

Если Яну после завтрака удавалось остаться одному, он играл на рояле или занимался французским языком. Он знал его неважно и хотел усовершенствоваться в этом языке перед гастролями. Свой английский он освежал чтением и удивлялся, как много сохранилось в его памяти с того времени, когда он был в обществе своей англичанки. С Лидией он говорил по-немецки, с Домиником по-чешски. Спустя несколько дней Доминик попросил его подготовить фортепьянное переложение концерта для скрипки с оркестром, который он в то время сочинял. Ян работал по два-три часа в день, довольный, что у него есть конкретное дело и он может уединиться, оградив себя от нежелательных встреч. Лидия за обедом вопрошала:

— Где же вы? Вы настоящий монах. Вечно один сидите в своей комнате!

Доминик явно пропускал мимо ушей ее слова и не только в данном случае. На вопросы ее не отвечал. На слова ее не отзывался. Все, что она говорила, повисало в воздухе. Ян не мог понять, на чем зиждется хорошее настроение, в котором постоянно пребывал Доминик.

Приехал импресарио. Это был великан, искрение влюбленный в искусство Доминика, верящий в него, как в бога, преданный ему, как собака, и, подобно черному слуге, готовый сделать для Доминика все. Ян сразу это почувствовал. Шнудерл, так звали импресарио, привез репертуар предстоящего сезона. В тот же день после обсуждения программ Ян получил все необходимые ноты.

— Ну, сейчас самое время вместе поиграть, — сказал Доминик и весело подмигнул. — Может, в субботу и начнем?

Что ему ответить? Конечно, начнем. Ян едва успевал к этому дню прочесть ноты, которые ему передал Шнудерл.

В субботу Доминик впервые заглянул к нему в комнату, чтобы сказать, что они будут играть вечером.

— Публика будет хорошая — все свои, — добавил он.