Яковлев А. Сумерки

Дальше: «И вот, анализируя результаты пребывания у власти партии большевиков, я с болью в сердце должен при­знать, что за 24 года никакого социалистического общества в советской стране мы не построили, никакого физического облегчения труда крестьянам, рабочим и служащим мы не дали, никакого материального положения трудящимся мы не только не создали, но существующее неизмеримо хуже того плохого, которое было до революции...»

И наконец: «Отныне слово большевик у всех народов обо­значает грабителей и бандитов».

В процессе реабилитации мне приходится сталкиваться с далеко не простыми проблемами. Известно, что во второй половине 30-х годов была репрессирована большая группа работников НКВД — более 40 тысяч человек. Возникает воп­рос: подлежат ли прощению жертвы, бывшие до того палача­ми? Строго юридически — подлежат, ибо уничтожены они были на основе фальсификаций. А нравственно?

После ареста Ягоды новым народным комиссаром Ежо­вым была проведена чистка во всей системе наркомата внут­ренних дел. С падением Ежова Берия осуществил еще более широкую чистку аппарата НКВД как в центре, так и на мес­тах. При Ежове были казнены такие кровавые личности, как Агранов, Прокофьев, Молчанов, Гай, Слуцкий, Кедров, Уша­ков. Со смещением Ежова полетела голова палача Фринов- ского.

Но работники НКВД, попадая под машину репрессий, не­сли наказание не за свои преступные деяния, а получали обычный по тем временам набор обвинений: измена Роди­не, шпионаж, вредительство, подготовка убийства Сталина. Понятно, что оснований для этих обвинений не было. Но арестованные признавали все обвинения, которые сочинял очередной следователь, пришедший на смену расстрелян­ному.

В этом отношении характерна судьба Ежова. Суду над ним предшествовало «следствие», во время которого к нему применялись те же методы физического воздействия, кото­рые он столь рьяно насаждал. Ежов подписал все обвине­ния, которые выдвинуло следствие. Но во время суда отка­зался от показаний и заявил о пытках и истязаниях, кото­рым подвергался на допросах. Он сказал, что теперь, пройдя тот путь, на который он сам обрек тысячи невинных людей, понимает, что совершал преступления, однако не те, ко­торые ему предъявляют. Ежов не просил сохранить ему жизнь — он хорошо понимал, что приговор уже вынесен. Но заявил (его слова остались в протоколе судебного заседа­ния), что накануне его посетил Берия и уговаривал признать себя виновным, обещая в этом случае сохранить жизнь. Ежов ответил, что сам много раз таким образом уговаривал арестованных и никому не была сохранена жизнь за такое согласие. Поэтому, сказал Ежов, он и не принял предложе­ния Берии.

Другой пример. Ягоду расстреляли как участника право­троцкистского заговора, которого не существовало. Значит, он подлежит реабилитации юридически, как и все другие, поскольку его лишили жизни за то, чего он не делал. Но ему нет прощения за уголовные злодеяния, которые он сам со­вершил.

Обращаясь к последствиям октябрьской контрреволюции, я не перестаю думать о тех, кто и сегодня «грустит» о том страшном времени, кто и сегодня ищет «врагов народа», кто таскает по улицам портреты убийц-параноиков Ленина и Сталина. Среди них и те, что сочиняли разного рода фальси­фикации в периоды правления Хрущева, Брежнева, Андро­пова. Это по их «сочинениям» преследовались тысячи ина­комыслящих, которых бросали в лагеря и тюрьмы, в «пси­хушки». Они и сегодня разгуливают на воле, более того, сочиняют доносы на тех, кто поднял руку на преступную систему, созданную вождями большевизма.

Кто они, эти люди? Психически больные? Участники зло­деяний или родственники их? Изувеченные ложью боль­шевизма? Не знаю, не могу понять, но от этого не легче. Приходится лишь констатировать, что у строителей дьяволь­ских химер всегда под рукой оказывается достаточно стро­ительного материала. Я имею в виду нас с вами, дорогие чи­татели.

Закончился XX век. Для России — самый страшный, са­мый кровавый, до предела насыщенный ненавистью и нетер­пимостью. Кажется, пора бы одуматься и покаяться, попро­сить прощения у лагерников, оставшихся в живых, прекло­нить колена перед миллионами расстрелянных, умерших от голода, разбудить уснувшую совесть и признать наконец, что мы сами помогали режиму порабощать нас — всех вместе и каждого в отдельности.