Яков Брюс

Это прекрасно понимал Я. В. Брюс и однозначно был против такого решения конгресса. Иную позицию занял Остерман. Прикрываясь данной Петром инструкцией, он всеми силами стремился войти с Герцем «в негоциацию» как можно глубже и ни в коем случае не разрывать конгресса. Он старался добиться успеха, это было для него важнейшим вопросом глубочайшей личной заинтересованности. Но при всех своих старательности, усердии, работоспособности Остерман не имел одного — глубокого, инстинктивного ощущения интересов России, то есть того, о чем в дипломатических инструкциях не писалось, ибо это подразумевалось само собой. Да, чем совершенно не обладал Генрих Иоганн Фридрих Остерман, так это естественным, органичным чувством русского патриотизма. Можно ли его винить за это?

Остерман пунктуально выполнял обязанности русского посла. Свои действия он весьма логично продумывал и обосновывал, что видно из исторических документов, писем и донесений полномочного представителя России на Аландском конгрессе. Прежде всего Остерман считал комплекс предложений Герца «делом, от которого зависит все благополучие Российского государства». Интересы России, как было четко сказано в инструкциях, требовали заключения мира со Швецией. И Остерман полагал, что «если не добиться сейчас мира, то война расширится и неизвестно, когда и как она окончится». Поэтому следует идти на уступки, поскольку Герц от имени Швеции уже принял основные территориальные требования России. «Не думаю, — писал Остерман, — чтоб какой другой министр без всякого почти торгу на такую знатную уступку согласился». Остерман признавал, что Россия возьмет на себя тяжелые обязательства участвовать в трудной войне. Однако если она этого не сделает, то европейские страны, враждебные ей, сами могут начать действовать, когда и где они это сочтут нужным. Принятие плана Герца позволит отдалить неизбежную войну от русских границ, перенести ее на территорию недоброжелательных к России стран. По мнению Остермана, было только две возможности: либо ждать, когда союзники, возбуждаемые Англией, выступят против нее, либо предупредить их действия и выступить против них. Последнему варианту он отдавал предпочтение.

Здесь в рассуждения Остермана вкралась вопиющая нелепость: почему союзники должны обязательно воевать против России? Он считал это аксиомой, тогда как это было лишь вероятностью, которую следовало и можно было избежать, что, кстати, и будет сделано. Такого рода «пробелов» в логике Остермана было очень много. Он, например, предполагал, что Франция в большой континентальной войне, в которую Россия должна вступить по плану Герца, будет поддерживать Швецию и Россию. Между тем Франция в это время была союзником Англии.

Сознавая в глубине души, каким чудовищным риском является вся эта затея, он, наконец, надеялся на счастливый случай, благодаря которому вообще удастся уклониться от выполнения столь опасных обязательств. «Надобно и то принять в соображение, — писал Остерман, — что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит. Если это случится по заключении с нами мира, то смерть королевская освободит нас от дальнейшего исполнения обязательств, в которые входим».

Словом, Остерман советовал идти на уступки Герцу. Правда, логика Остермана практически была не столь простой и ясной, ибо он умел всегда запутывать свои мысли в сложную паутину многословия или, как писал Ключевский, «начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя». Вот так эта, по выражению того же Ключевского, «робкая и каверзная душа» влекла Россию к опаснейшей дипломатической авантюре.

Впрочем, у самого Остермана, кажется, начал заходить ум за разум. От неоправданного оптимизма он бросался к самой черной меланхолии. Заканчивая письмо Головкину и Шафирову, в котором он считал план Герца приемлемым, Остерман признавался: «Богу известно, как я утомлен, я не могу собрать мысли».

Каким образом ему удавалось влиять на Шафирова, вопроса не составляет: их связывала тесная дружба и духовное родство. Понятно также, что Головкин не всегда мог разобраться в туманных рассуждениях хитроумного немца. Но Петра, который, как говорят, умел поймать пулю на лету и понимал всё с полуслова, ему все же опутать до конца не удалось. Правда, до поры до времени царь как-то не вникал в аландские переговоры. Не зная, какие хитросплетения делает Остерман за спиной у руководителя делегации, царь был уверен, что Брюс сможет соблюсти интересы России. К тому же в Европе разворачивались такие дела, что голова могла пойти кругом. Да и в самой России Петру приходилось несладко — это был трагичный для него год дела царевича Алексея…

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)