Якорь спасения

Самые неприятные слухи начали доходить и до Акима, больно ранили. С каждым днем он убеждался в том, что на этот раз его постигла подлинная неудача. "Вот и верь похвалам друзей, их льстивым отзывам", - горько сетовал Аким.

Боль свою он переживал затаенно, так, чтобы никто, включая и Меточку, не догадывался о его состоянии. Ему стыдно было, что повесть не удалась, связанные с ней надежды не оправдались. Его преследовало такое чувство, будто он подвел не себя, а кого-то еще: на него надеялись, ему безгранично верили, а он взял и обманул.

Впервые в своей жизни наш герой испытал самое удручающее чувство, которое убивает человеческую волю, - чувство отчаяния. Неведомое дотоле молодому человеку, оно вконец отравляло существование.

Аким не находил себе места, стал раздражителен, и с женой как-то сами собой сложились натянутые отношения, очевидно, обнаружилось взаимное непонимание и даже враждебность. Меточка с легким сердцем укатила на съемки телефильма, оставив Востроносова в полном одиночестве.

Приступы отчаяния все чаще и больнее донимали Акима, и он не знал, что делать, как быть, на кого опереться. В один из таких приступов он ринулся было в редакцию к Аскольду Чайникову с намерением попросить его пропустить через машину хотя бы самые удачные страницы повести и узнать подлинную цену, объективную, совершенно независимую от путаных людских пристрастий, тому, что он сделал. А главное, ему хотелось знать наверняка, на что он еще способен?

Чайникова он застал в редакции. Потолковал с ним о всяких разностях, выслушал парочку только что родившихся анекдотов, а с просьбой так и не обратился - духу не хватило. В самый последний момент в голове мелькнула опасливая мысль - а что, если машина признает его творение никуда не годным, тогда об этом будет знать не только он, а еще и Аскольд Аполлонович, хотя и верный человек, и друг настоящий, но все же с присущими любому человеку слабостями. И где ручательство, что самый нежелательный и опасный для него, Акима, слух не поползет и не начнет обрастать домыслами врагов и недоброжелателей, число которых в последнее время заметно прибавилось. Аким, лишь как бы между прочим, осведомился насчет того, насколько исправно работает умная машина. Чайников на машину не жаловался и в шутливом тоне заметил, что гениев больше не открывает, а таланты не слишком часто, но все же выявляются.

- Наше время - время талантов, - глубокомысленно заметил на это Аким.

- Время талантов может быть, а вот времени гениев не бывает, поддержал его Чайников.

- Ну почему же, - возразил Востроносов, - бывает и время гениев. Золотой век Перикла, эпоха Возрождения, девятнадцатый век русской литературы.

- Возможно, возможно, - согласился Аскольд Аполлонович. Он был настроен благодушно, дела у него шли, можно сказать, отлично. С самотеком он управлялся легко, даже прихватывал для рецензирования рукописи в издательстве, что давало ощутительный приработок. Машина и в этом случае позволяла справляться без особых усилий. И творческие дела шли недурно. Печатался широко, книжки стихов выходили, положение его упрочилось, он непосредственно принимал участие в распределении путевок в Дома творчества, был избран в бюро творческого объединения поэзии. Жизнь продолжала улыбаться Аскольду Чайникову самым радушным образом.

Услыхав столь отрадные вести от человека, к которому испытывал чувства искренней признательности и дружбы, Востроносов порадовался и на радостях пригласил старшего друга и благодетеля отужинать в ресторане. За ужином, выпив и разомлев, Аким намекнул Аскольду Аполлоновичу на свое отчаяние, с которым никак не удается справляться в одиночку, на то, что все больше одолевает апатия и руки опускаются так, что ни за что и браться не хочется.

- Брось, - ответил на все эти сетования Аскольд, - брось заниматься самоедством. Бесплодно и противно. Нет ничего хуже такого проклятого занятия. Знаю по себе. Не один раз пережил подобные приступы.

- У меня другое дело, - возразил было Аким.

- Знаю, что ты другое дело, - отчеканил Чайников. - Я с тобой себя и не равняю. Ты - единственный, а я из тех, кого считают десятками и сотнями.

- Ну, это уж совсем зря, Аскольд Аполлонович, - замахал рукой Аким.

- И ничего не зря. Знаю, что говорю. Я старше, а старших надо слушать. У них опыт. И вот по собственному опыту настаиваю: брось переживать.

От ужина ли, или от немудрящих утешений, какие он услышал от Аскольда Чайникова, на душе Акима немного отлегло.

Глава одиннадцатая,

в которой описываемые события круто меняют ход

До сих пор Аким Востроносов представал перед нами счастливым баловнем судьбы. Но мы знаем, что и на его долю выпадали огорчения и неприятности. Как без них прожить жизнь?! Даже в Ялте, где так много солнца и столь любимой за это кинематографистами, может быть, и не только за это, выдаются пасмурные дни и хлещут такие дожди, что и носа не высунешь. Так то погода, а уж про жизнь без неприятностей и огорчений и толковать нечего.