Якорь спасения

Не все эти деятели регулярно собирались на заседания, иногородние, представитель научной общественности и общественный деятель вообще никогда не переступали порога редакции, они считали, что с них довольно и того, что своими фамилиями они украшают обложку журнала. Остальные приходили в весьма редких случаях, предпочитали общаться непосредственно с Кавалергардовым, и то в тех случаях, когда это требовалось по их собственным делам.

Однако сегодня, возбужденные сообщением о важности обсуждаемого вопроса, на заседание редколлегии явились Артур Подлиповский и старик Попугаев, поэты Сергей Безбородько и Игнатий Раздаевский. Очеркист же Василий Постоялов, как и подобает представителю самого мобильного жанра, находился в очередной командировке.

Собравшиеся с нетерпением ждали сообщения Иллариона Варсанофьевича. Нетерпение это усиливалось в особенности тем, что ни один из них не догадывался о том, по какому чрезвычайному поводу они в таком срочном порядке собраны, и все попытки что-нибудь выведать у сотрудников редакции абсолютно ни к чему не привели.

Начав речь, Кавалергардов строго-настрого предупредил, что все, что он имеет сегодня сообщить, до поры до времени ни под каким видом не подлежит разглашению. Кратко, но достаточно убедительно поведал он об умной машине, об открытии гения, которое только что произошло, и о перестройке ближайшего номера.

Сообщение это произвело на членов редколлегии далеко не одинаковое впечатление. Тех восторгов, на которые так рассчитывал Илларион Варсанофьевич, сообщая о чудесной машине, присутствующие не выразили. Кавалергардов это приписал косности мысли и общей недалекости членов редколлегии. И еще их эгоистичности. "Если бы машина кого-то из вас объявила гением, эх взвились бы вы, голубчики, такого бы тут наговорили семь верст до небес, - криво усмехаясь, думал про себя Кавалергардов. - А так как речь не о вас, то вы и кривитесь".

Вполне возможно, что Кавалергардов и прав в своих предположениях. Действительно, члены редколлегии далеки были от техники и не могли по достоинству оценить выдающегося значения гениального изобретения, мешало им и то, что никто из них не имел прямого отношения к редактированию журнала, о мучительной работе с самотеком не догадывался и уж понятия не имел о редакторских колебаниях, которые так терзали Иллариона Варсанофьевича. Прав был главный и в своих предположениях насчет эгоистических побуждений, и их никак со счетов не приходится сбрасывать.

Сразу после сообщения Кавалергардова, когда только что начали разносить чай и бутерброды - пока говорил главный, этого не делалось, слово взял Артур Подлиповский. Он не стал восторгаться машиной, заявив лишь, что всегда за передовую технику, но решительно против нарушения демократических норм и порядка. Пусть появился гений, он не намерен оспаривать самого этого, бесспорно, отрадного факта или недооценивать его значения - честь и хвала гению, слава и почет ему! - но и гений может подождать своей очереди, тем более что его произведение нисколько не проиграет от того, что полежит два-три месяца: гении, как известно, создают на века! И кроме того, с точки зрения сугубо практической как раз было бы хорошо открыть гениальным произведением, скажем, новогодний номер. К первым номерам журналов и критика относится с большим вниманием, и читатели на них кидаются с повышенным интересом.

- Вот мы ваш роман и перенесем в январский номер, - с улыбкой поддел модного романиста Кавалергардов.

- Зачем же мой такой острый роман переносить на первые номера, ведь вас, как вы мне говорили, пугает возможный нездоровый шум вокруг него? спокойно парировал Подлиповский. - И к тому же не я гений, я лично удовольствуюсь и тем, если мой роман будет признан просто талантливым. С меня и этого хватит. И потом, Илларион Варсанофьевич, дорогой мой и уважаемый, следовало бы помнить, что свет клином на "Восходе" не сошелся, меня всюду с распростертыми объятиями...

Кавалергардов поднял тяжелый взгляд на Подлиповского, укоризненно покачал головой и назидательно сказал:

- Кому-кому, только не дорогому нашему Подлиповскому жаловаться бы на "Восход", который его вскормил, вспоил и вырастил. И вообще это не литературный разговор - и мой совет: прежде чем говорить подобные вещи, следует подумать крепко. Крепенько подумать! Мы ведь тоже не беззащитны.

Подлиповский сразу уловил, что шеф серьезно пригрозил ему, а грозить понапрасну Илларион Варсанофьевич не привык. У романиста от тяжкого предчувствия забегали мурашки по спине. Он поежился и примирительно выдавил:

- Обидно же...

- Что ж, может, и обидно, но обиды мы умеем улаживать, примирительно сказал и Кавалергардов.

Наступила тяжкая пауза, которую, обежав всех торопливым взглядом, решился нарушить поэт Дмитрий Безбородько, человек импульсивный и непосредственный. Он всегда был на стороне главного и высказался так.