Якорь спасения

Итак, нового гения звали до обидного просто - Аким Востроносов. Чайников несколько раз перечитал имя и фамилию на титульном листе и горько усмехнулся; Аким Востроносов - и вдруг гений?! Какая-то гримаса почудилась в этом. Аскольд с горечью подумал, что вот все жили напряженным ожиданием прихода нового Пушкина, нового Толстого, нового Гоголя, всюду только об этом и толковали. Даже мечтали: явится новый гений и создаст столь ожидаемые всеми эпопеи, захватывающие масштабные полотна, достойные величия эпохи, отобразит грандиозные свершения и подвиги, во весь исполинский рост нарисует богатырские фигуры современных героев. Об этом говорилось много и часто не только в кулуарах, нередко и с трибуны.

В пришествие именно такого гения простодушно верил заодно с другими и Чайников. И ждал гения, особенно в последнее время, после того как технический гигант Никодим Сергеевич вооружил его умной машиной. Правда, Аскольд был уверен, что такое пришествие может осуществиться весьма не скоро, поэтому ждал без особого энтузиазма и внутреннего напряжения. Но все же был, можно сказать, начеку. Ждал не кого-нибудь, а только нового Пушкина, Толстого, Гоголя или кого чуть-чуть поменьше калибром.

А тут судьба подсунула Акима Востроносова. Не хотелось и верить в то, что он гений. Чайникову даже захотелось, чтобы случившееся оказалось ошибкой, пусть бы открытие гения произошло и не сегодня, а в другой раз и был бы это не Аким Востроносов.

Вот такие противоречиво сменявшие друг друга чувства пережил в тот момент Чайников.

Но что он мог поделать? Не в его власти было что-либо изменить. Потому что факты, как говорится, упрямая вещь. И наш герой не только не смел с ними не считаться, тем более не вправе был игнорировать.

Окончательно успокоившись, он с трезвой отчетливостью прочитал название произведения Акима Востроносова. На титульном листе рукописи значилось: "Наше время" и под этим в скобках - повесть. Рукопись была невелика. Аскольд посмотрел в самый конец ее - повествование заканчивалось на 168-й странице.

Чайников принялся читать рукопись, но это ему, откровенно говоря, плохо удавалось. После пережитого волнения общая нить каким-то непостижимым образом ускользала, хотя и чувствовалась профессиональная гладкость письма, осязаемость описаний, не очень броский, но отчетливо ощутимый колорит деталей.

Дальнейшее чтение Чайников вынужден был отложить. Он все еще чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке и понимал, что рукопись сейчас ему не одолеть.

Дрожащими руками схватил он повесть Востроносова и опрометью бросился в кабинет главного редактора. Но Кавалергардова, как обычно, в редакции не было. Тогда Чайников вернулся к себе и позвонил Иллариону Варсанофьевичу домой. К счастью, тот сам взял трубку. Сдавленным голосом и почему-то шепотом Аскольд сообщил, даже не поздоровавшись:

- Илларион Варсанофьевич, гений!

- Что? - возопил Кавалергардов, узнав по голосу Чайникова, и еще громче крикнул: - Что это вы там шепчете? Ни черта не разобрал. Говорите четче.

- Понимаете, машина зажгла фиолетовую шкалу... Понимаете, гений. Нам гений прислал повесть!

- Это точно? - заволновался и Кавалергардов.

- Дважды перепроверил, - доложил Чайников. - И оба раза зажглась фиолетовая шкала. Ошибки не должно быть.

- Кто он?

И тут Аскольд будто захлебнулся чем-то и, как бы извиняясь, промямлил:

- А-а-ким...

- Чего вы опять мямлите, Аскольд Аполлонович? - снова повысил голос Кавалергардов.

- Э-э-э, - продолжал в смущении мямлить Чайников, - имя у автора, как бы сказать, не очень.

- Какое же имя? - нетерпеливо настаивал Кавалергардов.

- А-а-ким Во-во-строносов, - с трудом выдавил Чайников.

- Ну и что? Чем оно вам не нравится?

- Для гения, для классика, кажется мне, не очень подходящее. Может, псевдонимом заменим?..

- Много вы понимаете в классических именах, - попрекнул Илларион Варсанофьевич. - Грибоедов, по-вашему, очень красиво было, когда прозвучало впервые? Мальчишке в школе с такой фамилией проходу от насмешек не было бы. Или Пушкин? Тоже, если вдуматься, даже не Кавалергардов. Правда, может, получше Чайникова? Так что оставим в покое имя. Пусть будет Аким Востроносов... Что за вещь? Какой жанр?

- Повесть.

- Велика ли?

- Маловата. - И уточнил: - 168 страниц текста.

- В самый раз, - авторитетно отметил Кавалергардов и в подтверждение добавил: - Известно ли вам, что романы Тургенева не превышают шести-семи листов. Ро-ма-ны! Классики не любят размазывать. А тут всего лишь повесть.

- Конечно, - скоренько согласился Чайников.

- Кому еще известно? - строго спросил Кавалергардов.

- Никому. Честное слово.

- Хорошо. И никому не должно быть известно. Пока. Держите и не выпускайте, ничьи глаза не должны видеть до меня. Я скоро буду.

Глава шестая,

в которой события развиваются в нарастающем темпе