Яконур

Понимал: человек меняет кожу не один раз в жизни.

И хотел определить для себя: что заставило его пройти его путь?

Ему было известно: все познается в критической ситуации, через критическую ситуацию. Была ли его ситуация критической?

Трудно возражать против того, что самое реальное событие в жизни — это смерть.

Так была ли его ситуация, через которую он прошел за одно лето, — критической?

Теперь он мог попытаться оценить и это.

Смерть… Уже немало коллег, старших и почти ровесников, на его памяти ушли в эту дверь или ступили на ее порог. Редко это было связано с естественными процессами времени, возраста; в большинстве своем это были люди, сами, в перегрузках, отдавшие свои жизни. И когда в трагическую минуту говорили о них, что они пожертвовали собой, — это было безусловно. Вместе с горечью Герасим ощущал и гордость: это были, таковы были люди его профессии. Однако потом Герасим начинал испытывать все более явственную досаду; она смущала его, он ее стыдился, но не мог прогнать. Он спрашивал себя: ради чего?.. Нет, то, что оставалось, — выводил он в итоге рациональных построений, — обычно стоило, конечно, и жертвы, потому что познание было частью высших целей, высших человеческих идей. Но за самопожертвованием во имя высшей цели нередко обнаруживало себя для посвященных другое: борьба за результат была движима самоутверждением, отстаивание теории — защитой собственного превосходства над ближними; теперь называлось одно побуждение, при жизни руководили иные: деятельность направлялась личными мотивами, жертвы приносились для себя, а не для людей, отнюдь не для того высшего, должного стоять над земным существованием, не для человечества нынешнего и грядущего; риск при этом принимался только в пределах некоторого понижения в должности, самоотречение и нравственная философия отсутствовали. Возможно ли для интеллигента так жить? Возможно ли за это умирать? Перед лицом смерти это были вопросы бестактные, но и закономерные. И если результат был значителен, его хотелось порой воспринимать отдельно от того, как — и кем — он получен. Герасиму делалось жаль эти жизни… Да, смерть была реальным событием, и она ставила главный вопрос, какой можно было задать жизни.

Грань, на которой Герасим оказался сначала, была гранью между инерцией и самовыражением, пассивностью и поиском своего, привычкой и любовью, уходом в себя и приобщением. Грань, на которой он оказался затем, была гранью между возможностью реализоваться в работе и бессмысленностью существования, успешностью и неудачей, восхождением и безвестностью, благополучием его как ученого и несчастьем, почетом и бесчестьем. Грань, на которой он оказался потом, была гранью между принадлежностью к самому злу и преданностью добру, отказом от себя в себе и совершенствованием духа, механическим и человеческим, низким и высоким.

Каждая из них не была гранью между жизнью и смертью.

И разве не была каждая из них гранью между смертью и жизнью, жизнью и смертью, смертью и жизнью?

Решалось будущее не биологического его существования, ничто не угрожало продолжению его дней; но только быть живым не составляло для него достаточно, чтобы жить, и, следовательно, жизнь была лишь по одну сторону грани.

Потому каждая из них была той самой… и задавала главный вопрос, какой можно задать жизни.

Он не мог сказать о себе, что живет каждый свой день как один из оставшихся у него всего лишь нескольких тысяч. Но были дни, когда ему приходилось делать такой выбор, словно этот — самый последний.

Так события его жизни стали реальными событиями.