Глава при этом обе ладони прижал к груди, и смотрит на меня так искренне, что мне стало очень, очень, и очень стыдно. Просто мерзко от самой себя. «После всего, что вы для меня сделали»! Знал бы он,
– Сударыня, – мягко продолжал глава, – Если вы испытываете стеснение от того, что помогли тогда моей Малене с родами… Ну, когда она от наемника рожала…
Зыркаю глазами в сторону чародея. Вот, паразит! Ну, хуже бабы ведь, ей богу!
Или это легендарная мужская солидарность?
Гневно так на него таращусь, а он стоит с совершенно невозмутимым видом и руками разводит – мол, а что вы от меня хотите, сударыня? Я там тоже был и слова молчать никому не давал.
– Сударь, – как же стыдно смотреть главе в глаза!
– Сударыня, – перебил меня этот крупный, добрый, похожий на медведя человек. Не стесняясь, уселся на край моей кровати и взял за руку. И нет в этом жесте ничего предосудительного. Так подсаживается к дочери отец, чтоб пожелать спокойной ночи или спросить, как у нее прошел день. Или узнать планы на завтра. В общем, в жесте этого большого мужчины, когда он взял мою, все еще слабую руку в свои огромные ладони, столько нежности и тепла было, что я как будто почувствовала себя опять маленькой непоседливой девочкой. Девочкой, которую вот так же брал за руку папенька, когда хотел, чтобы она его услышала. Мне наверно повезло – мой отец ни разу не повысил на меня голос. А на последствия так скажем, неправомерных «воспитательных» действий я насмотрелась в селянских избах… Только став взрослой, по достоинству оценила мудрость и справедливость собственных родителей. Впрочем, не зря ведуны – это элита.
Глава, тем временем, продолжал:
– Сударыня, – повторил он, с отцовской теплотой глядя на меня, – Я и вправду вам благодарен за то, что спасли тогда жизнь моей Малене. И тому, ну, ребенку, – он хмуро потупил глаза, только на один миг, – Я рад, что вы не позволили совершиться непоправимому.
Мужчина задумался, а я молчала, потрясенная.
– Малена подарила мне маленького Игрека, – наконец сказал он, – И вы сохранили для ребенка и отца, и мать, – Хориус вздохнул. Внезапно создалось впечатление, что в его душе что-то оборвалось.
– Я знаю, что она никогда не вернется, – глухо сказал он, и, отвернувшись, спрятал лицо в своих огромных ладонях.
И в следующий миг мне плевать было, что я тут лежу в одной рубашке, а этот Хориус мужчина, причем едва знакомый, и даже не родственник, плевать. Йагиня не может пройти мимо страждущего – а этот мужчина уже здоров, здоров, как бык, но душу его ест такая тоска, что смотреть страшно.