Иафет в поисках отца

— Иафет, — говорил он мне, — надобно признаться, что вы сделали очень благоразумный выбор. Ваша квакерша прелестная девушка. Я тоже в нее почти влюбился и думаю, что наружность ее едва ли не лучше, чем Сецилии де Клер.

— В самом деле?

— Да, не шутя. Черты ее лица так выразительны, так полны чистой, непорочной жизнью, что я, смотря на нее, переносился мечтами Бог знает куда. Она настоящая эмблема невинности, хотя ее рассудок далеко выше ее возраста.

— Это-то и беда. Она никогда не переменится во мнении о том, что ум ее почитает справедливым, даже для меня, для моей любви.

— Согласен с вами и не удивляюсь ее упорству, она уступчива только против доказательств. Но зато она будет прекрасная, верная жена, добрая мать, потому что религия занимает у нее первое место. Заметили ли вы, с каким вниманием вчера она слушала меня? Я вселил в нее новую мысль, Иафет, и эта мысль разработается, увидите. Но как бы она была хороша, если бы одевалась, как другие! Мне кажется, что я ее вижу уже на бале.

— Не думаю, чтобы она отказалась от своего исповедания.

— Я и не говорю, чтобы она отказалась. Много прекрасного есть и в квакерском исповедании, но ей надобно только оставить их одежду и собрания, которые совершенно нелепы. Помните, что мисс Темпль воспитана в квакерской секте и что она никогда не слыхала правил другой веры, кроме того, чему ее учили. Но пускай она хоть раз побывает в англиканской церкви и услышит красноречивую проповедь и потом сделает сравнение, и я уверен, она переменит свое мнение и почувствует нелепость наружных форм своей секты.

— Вы меня делаете совершенно счастливым.

— Это мое мнение. И если она не переменит свой характер, то я непременно сделаю ее своей наследницей.

— Но что вы думаете о миссис Кофагус?

— Я думаю, что она в душе не более меня пристрастна к квакерскому исповеданию. Она веселая, живая, добрая, умная женщина и хоть завтра же готова явиться в перьях и бриллиантах.

— Но знаете ли, что Кофагус все еще вздыхает о своих синих бумажных панталонах и сапогах?

— Он ни более, ни менее, как глуп, дурак; только это к лучшему. Эта глупость поможет мне скорее исполнить мои намерения. Но нам надобно поговорить о встрече вашей с отцом.

Мы приехали в Лондон во время обеда, и я остался у Мастертона. Усталость почтенного старика заставила меня ранее обыкновенного с ним проститься.

— Помните, Иафет, что завтра нам надобно быть в Адельфи в час, а потому приезжайте вовремя: одна минута позже может рассердить вашего отца.

На следующий день в назначенное время я приехал к Мастертону, и мы отправились в Адельфи, где жил мой отец. Мы были приняты в нижнем этаже, где уже нашли Кофагуса и двоих надзирателей воспитательного дома.

— Право, Мастертон, — сказал один из последних, — можно подумать, что мы дожидаемся какого-нибудь царствующего монарха и что получим от него какие-нибудь милости. Для меня время очень дорого; полчаса назад мне уже надобно было быть в городе.

Мастертон засмеялся.

— Пойдемте наверх, пусть пришлют за нами, если понадобится, — сказал он.

Он позвал человека и велел доложить о нас генералу де Беньону. Все четверо вошли в другую комнату, а я по знаку Мастертона остался один. Надобно признаться, что я был не совершенно спокоен. Я слышал, как отворилась дверь, как раздался потом крик, похожий на рев дикого зверя, и как все опять утихло.

«Вот, — думал я, — предел всех моих желаний и поисков! Вместо того, чтобы обрадоваться, найдя сына, и броситься скорее в его объятия, он требует законных доказательств! Говорят, он сердит; но что же выйдет, если ему станут противиться? Я слыхал, что таких людей надобно усмирять их собственным оружием, но я не имею на это права. Во всяком случае я буду тверд и по возможности стану удерживаться от запальчивости. Я докажу ему, по крайней мере, что сын его имеет благородные чувства».

Спустя минут пять отворилась дверь, и Мастертон сказал, чтобы я шел за ним. Я не был виноват, но сердце мое билось, как у преступника. Когда мы взошли на лестницу, Мастертон взял меня за руку и повел в большую длинную залу. В дальнем конце ее сидел на софе отец мой, положив на нее больную ногу и упершись костылями в стену. С обеих сторон его стояли богатые позолоченные клетки с попугаями, а за ними два огромные арапа со скрещенными на груди руками. На одной стороне сидели надзиратели, а на другой Кофагус в квакерском платье. На стуле возле софы сел Мастертон.

Я посмотрел на моего отца. Он был высокого роста И довольно толст. Голова его была велика, но пропорциональна телу. Цвет лица казался темно-желтым, волосы, как снег, белые. Длинные усы соединялись над бородою и были так белы, что его можно было скорее принять за бенгальского тигра, нежели за джентльмена. Он зверски посмотрел на меня, когда Мастертон подвел меня.

— Позвольте мне иметь удовольствие, генерал, представить вам сына вашего Иафета.

Отец мой, не сказав мне никакого приветствия, устремил на меня свои серые кошачьи глаза на минуту только и потом обернулся к надзирателям.

— Тот ли это ребенок, которого вы воспитывали под именем Иафета Ньюланда?