Иафет в поисках отца

Полицейский между тем лежал без чувств, и мы, развязав ему галстук, побежали от него так скоро, как только могли. Товарищ мой, у которого была деревянная нога, перескочив через плетень, сказал, что гораздо лучше бежать на двух ногах, нежели на одной. И, говоря это, он отвязал деревянную ногу, которая была точно так же привязана, как вы видели у меня. Я не расспрашивал его, и мы, пробежав около пяти миль, остановились наконец в какой-то деревне.

— Мы можем здесь провести ночь, — говорил моряк, — я хорошо знаю этих полицейских плутов, они никогда не выходят прежде восхода солнца.

Мы расположились в скверной хижине и лучше поели, нежели я ожидал. Здесь мой новый товарищ распоряжался со всеми, как со своими подчиненными. Выпив стакана два рому, мы легли спать.

На следующий день мы встали до рассвета и отправились в другой город, где, говорил мой товарищ, не станут нас преследовать. На пути он меня спросил, чем я живу, и я рассказал ему мои несчастья.

— За добро платят добром же, поэтому я вас научу ремеслу; есть ли у вас голос? Я не спрашиваю, умеете ли вы петь, и правильно ли, но просто: громок ли у вас голос?

— Да, голоса у меня довольно.

— Этого достаточно. Вы можете коверкать голосом, как угодно, и реветь хоть быком, все равно, только бы громко было, и за это нам будут давать деньги как из человеколюбия, так и для того, чтобы отвязаться от нас. Я знал старика, который играл на кларнете одну только арию и то всегда фальшивил, и ему платили, чтобы только не слушать его. В улице, в которой играл старик, жили такие молодые люди, которые, видя, что ему платят деньги за то, чтобы он перестал играть и петь, давали ему еще нарочно, чтобы он снова пел. Другие же ему опять платили, чтобы он ушел, и старик через это получал бездну денег. Итак, если у вас громкий голос, то все остальное готово у меня.

— А разве вы тоже этим живете?

— Конечно, и уверяю вас, что нет ремесла легче и выгоднее. Я такой же моряк, как и вы. Мой старинный приятель, матрос, научил меня их манерам, которые я теперь охотно передам вам. Знаете ли, что я часто выручал по два фунта в день; и за ваше одолжение я научу вас, как доставать хлеб; вы будете ходить со мною, пока не переймете моего ремесла, а потом, в Англии много места для нас обоих.

Он подвязал мне деревянную ногу, и при переходе нашем из одного места в другое на нас сыпался град медных денег. Таким образом мы путешествовали три недели, и к концу этого времени он решил, что я один могу доставать себе пропитание, и, дав мне половину своих баллад и пять шиллингов на подъем, он оставил меня, и я простился с лучшим моим другом после вас. Итак, я снова был один, искал вас всюду. Наконец, как вы знаете, голос мой привлек ваше внимание, и я закончил похождения, но если когда-нибудь нам придется расстаться, то я опять привяжу мою деревянную ногу.

Таковы были приключения Тимофея, превращенного теперь в квакера.

— Мне не нравится, что ты хочешь жить обманом, — сказал я ему. — Если бы опять случилось такое несчастье, не лучше ли выучиться моему ремеслу, которое тебе доставит безбедную жизнь? С вниманием и терпением ты в состоянии будешь точно так же составлять лекарства, как и я, и со временем, может быть, заведешь такую же аптеку.

— Правда, Иафет, правда. Ваши слова дышат премудростью, — сказал он серьезным голосом, — и я последую этому совету.

Глава LXVIII

Я знал, что Тимофей в шутку согласился на мои советы, но мне довольно было и того, что он, хотя на словах, хотел исполнить мои желания.

Теперь он под моим надзором помогал мне приготовлять лекарства. Я растолковывал ему свойства разных медикаментов и давал ему читать медицинские и хирургические книги. Через два или три месяца Тимофей мог распоряжаться в аптеке так же хорошо, как и я сам. С таким помощником я имел гораздо более свободного времени и после обеда уже не ходил в аптеку. Дела мои были в самом цветущем положении, и я уже начал откладывать деньги для основания запасного капитала. Не нужно говорить, что все остальное время я проводил в семействе Кофагуса и что привязанность моя к Сусанне всякий день увеличивалась. Кофагус с женой считали отношения мои к Сусанне за решенную свадьбу и часто шутили надо мною, когда ее не было. Что же касается любви Сусанны ко мне, то, кажется, она была постоянна и оставалась в одном положении, как два месяца тому назад, после моего прибытия к Кофагусу. Она была очень ласкова со мною, интересовалась моим благосостоянием, доверчиво расспрашивала о предметах, близких влюбленному сердцу, и я боязливо отвечал ей; я не смел говорить с ней, как легко говорил бы с другой женщиной. Между тем я замечал, как она радовалась моему приходу и встречала меня приветливой улыбкой, когда я возвращался домой, и не скучала моей долгой беседой. Но если я говорил ей о чьей-нибудь женитьбе или о намерении жениться, она рассуждала об этом, нимало не краснея, как другие, и так равнодушно излагала свои мысли, что приводила меня в недоумение.