Ядро ореха

Лес. В воздухе синеватая туманная изморозь. Под голубыми снегами дремлют застывшие деревья, поодаль, на укромной, недоступной даже вездесущим лихим ветрам лесной поляне вздымает к зимнему небу свои сорок два ажурных метра заиндевелая вышка. Над буровой, словно над баней, клубится густой белый пар, но рокот моторов непривычно тих — звуки застывают в морозном воздухе, падают в снег... Видно, как на беззащитном верху стальной вышки медленно вверх-вниз ходит талевый блок[17]: вахта Карима Тимбикова опускает обсадные трубы.

Выскочивший из культбудки Лутфулла Дияров вдруг остановился, приставив к бровям руку в огромной, пошитой из овчины теплой рукавице, — по лесной дороге, вздымая на виражах облака медленно оседающего снежного праха, мчалась кремовая «Победа».

«Кого там еще несет? — успел удивиться Лутфулла-абзый, но в следующую минуту автомобиль подкатил к буровой, плавно затормозил, и из него в желтоватом военного покроя полушубке, в стеганых штанах, заправленных в большие бурые валенки, выкатился собственною персоной Митрофан Апанасович Зозуля. И Лутфулла-абзый облегченно вздохнул. С того самого дня, как встретились они у пустой заброшенной избы Дияровых, зародилась в их душах обоюдная симпатия, уважение и взаимопонимание. Немало самых разных руководителей пришлось перевидать Лутфулле Диярову за двадцать пять лет работы на нефтяном деле, и был он твердо убежден, что все они, невзирая на облик, характер и опыт, относятся к одной из двух категорий, которые сам он и определил. В первую, по его понятию, входили такие, кто заботу о подчиненных ставил себе в обязанность, зная наверняка, что всякая забота в конце концов окупится сторицею. Другие же заботились о людях душевно, безо всякого на то расчета, не думая о дальнейшей выгоде, а лишь только потому, что иначе они не умели: как добрый отец не может оставить без присмотра своих детей, так и они пеклись о работающих с ними, под их началом людях со всей сердечной теплотой и старанием. Таким руководителем с первой их встречи признал Лутфулла-абзый Митрофана Апанасовича Зозулю, и оттого лежало у него к Зозуле сердце, оттого проникся он к нему уважением. И раз уж объявился Зозуля на буровой — стало быть, есть у него на то причина: не из таких он людей, чтобы беспокоить буровиков по пустякам.

— Салямаляйкум, уста-Лутфулла, — проговорил директор конторы спокойным хрипловатым голосом и ухмыльнулся, показывая под заиндевелыми усами крупные белые зубы.

— Здоровеньки булы, Митрофан Апанасович! — отвечал ему Лутфулла-абзый, в свою очередь стараясь правильно выговорить сладкие для Зозулиного слуха украинские слова.

Шагнув друг другу навстречу, крепко пожали они руки, похвалили морозец, пощелками языками и покачали головою. Белый пар, вылетающий изо рта, мгновенно оседал инеем на бровях и густых усах приятелей, и лохматые шапки их скоро стали снежно-голубыми. Директор, взяв мастера под руку, поинтересовался, не случилось ли чего на буровой, ладно ли идут дела, и, незаметно подведя его к своей машине, объявил самым будничным тоном:

— Ты, уста-Лутфулла, сидай-ка в машину и дуй по-скореича до дому. Пошукаешь, якую мы тебе квартиру там приготувалы. Така добра квартира! Ордер я твоей жинке вручил, так она тебя поджидает и клянется, что с места не стронется, пока ты не прискочишь...

Лутфулла-абзый разволновался вдруг до того, что раскрытым ртом хлебнул ледяного воздуха и надсадно закашлял. Надо же, сам Митрофан Апанасович приехал обрадовать его на буровую, в этакий-то мороз, — эх, славный человечище! Но, с другой стороны, на буровой окончание последних работ, и ой как не хочется оставлять ее в такой день без присмотра... А ну, как чего случится? Ведь это же труд нескольких месяцев может полететь к чертовой матери за какой-то час... Но ехать, конечно, надо. Тауфика совсем разобидится, скажет, на буровой, что ли, женился, старый дурак, откуда же столько детишек нашлепал...

— Митрофан Апанасович, родимый, ведь у меня... Погоди-ка, так что же это получается? Неужто нельзя отложить на денек-другой, Митрофан Апанасович, голуба? Буровую заканчиваем — как же я ее оставлю-то? И тампонажников[18] пригласили... тампонажники, говорю, вот-вот подъедут, что же это получится, а? Эх, неладно выходит... — бестолково, и радуясь, и расстраиваясь, забормотал Лутфулла-абзый, но Митрофан Апанасович решительно взмахнул рукой и весело-твердо сказал:

— Знаю, мастер, все знаю. Шо ты мене таку долгу агитационную беседу разводишь? Градус на улице не подходящий, щоб так долго гутарить, сидай в машину и лети до дому, а то квартиру пробалакаешь. Ишь, кака боляща душа!

— Буровую-то на кого кину?

— Хо! А я на що? На то я и приехав, щоб за тебя остаться!

— А дров не наломаешь?