Ядро ореха

— Какой ордер, у нас же квартира есть хорошая. О чем он говорит, отец?

— Нас ведь орденом наградили... Орденом Ленина. Николая, меня, Павла еще. Правительство наградило. Сам Калинин.

— И-и господи, господи... То-то ты сегодня ходишь сам не свой, как курица, которая снестись не может. То-то от тебя сегодня путного слова не дождешься. Ну, что же ты мне сразу-то не сказал, я бы лепешек испекла, вишь, и гостя нечем потчевать. Вот как бывает-то... И-и господи, господи...

Она застыла на месте, и губы ее задрожали, к глазам, щемяще, подступили слезы. Наконец она не выдержала, беззвучно заплакала и, закрыв лицо платком, ушла опять в соседнюю комнату...

После второй чашки Вотинов быстро и чудно захмелел. Блестя влажными глазами, торопился он вот в эти минуты, именно в этом состоянии, высказать такому же рабочему человеку, как и он, все, что накопилось у него в душе, и говорил не умолкая — да только плохо слушался его язык.

— Дядя Мирсаит... а дядя Мирсаит... — повторил он уже несколько раз, положив руку на плечо Ардуанову. — Вот мы... мы, говорю... однажды, когда-нибудь... умрем, вот. И похоронят нас... это... ну, в одной могиле.

— Как это в одной могиле? — не понял Мирсаит-абзый.

— Ну, там, чего ты, Мирсаит-абзый? Тебя, скажем.., по вашему обычаю... саван там, носилки... Я же сам из Перми... Видал, как ваших хоронят, татар, говорю... Чего говорю-то? Что я сказал сейчас?

— «Умрем», говорил.

— Ну да, вот, значит, умрем. Похоронят нас. Тебя в саване, меня, как следует, в гробу.

— Ну, ну, и что потом? — улыбнулся Мирсаит-абзый. — И что мы потом сделаем?

— Ничего не сделаем, мы же мертвые будем. Вот наверху, на белом свете, там будут говорить: вот, скажут, были люди, пермяк Коля Вотинов, то есть я это, Николай, а также татарин Ардуанов, значит, это ты, дядя Мирсаит. Вот, скажут, были люди, не знали ни сна, ни отдыха, работали, и все тут. Страну нашу укрепляли. Скажут ведь?

— Скажут, Николай Александрыч. Точно, скажут, если судьбой написано.

Вотинов погрозил пальцем куда-то в сторону.

— Не-не-не... не шути, слушай... А вот в это время проснусь я и спрошу: дядя Мирсаит, ты спишь?

— А что я отвечу?

— А ты скажешь: никак, мол, нет, Коленька, я не сплю. Мне спать нельзя. Там, наверху, люди про нас говорят. — Вотинов умолк, перевел дыхание, потом снова положил руку на плечо Ардуанова и прямо взглянул ему в глаза: — О нас будут говорить люди! Озаряя весь мир, будут гореть яркие огни. И будут работать заводы...

27

Через две недели в Березники прибыл трибунал. Он рассмотрел дело по обвинению группы врагов народа во вредительстве и саботаже на Химстрое. Главарь этой группы был приговорен к расстрелу, остальные тринадцать человек к десяти годам тюремного заключения. При чтении приговора Сагайкин упал на скамью — его не держали ноги. Кипящим свинцом влились в его похолодевший мозг суровые слова приговора, вышибли из Сагайкина остатки сил. По лицу его скатилась тусклая слеза: страшно тяжело было ему умирать, зная теперь уже точно, что победил советский строй, а сам он раздавлен, как червь, колесом истории.

ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО

Ну, вот: на этом можно было бы и закончить нашу повесть о советском батыре Ардуанове. Однако не могу — так сблизили меня с ним два года, в течение которых собирал я о делах батыра волнующий материал, два года, пролетевших быстро и ярко, прожитых мыслями и чаяниями большого человека. И стало мне вдруг тяжело, просто невыносимо расстаться с ним вот так, сразу; сунув в портфель завершенную рукопись с последней, поставленной нехотя точкою, отправился я снова в химический град, в советские Березники — края, где живет семья Мирсаита Ардуанова и товарищи его, работавшие на той грандиозной стройке.

Поезд «Казань — Соликамск» отправился в путь, когда время близилось уже к полуночи, — повез нас, пассажиров, в дальнюю дорогу, убаюкивая завораживающими перестуками. В вагонах дальнего следования в подобную полуночную пору не очень-то рвутся разносить по купе горячий хлопотный чай; быстро раздают сыроватые чуть постели, желают улыбчиво спокойной ночи, приятных всем сновидений — на этом прощаются и уходят.

Так получилось и на этот раз. Сосед мой — старец лет семидесяти, седой как лунь, в очках и с аккуратной еще фигурой — слова проводницы, сказанные с искренней располагающей улыбкой, принял весьма охотно, в свою очередь пожелал спокойной ночи ей и мне и, не расходясь в словах с делом, нырнул под одеяло на нижней полке. Мне же спать еще не хотелось: предстоящая встреча со своим героем — хотя и не было его уже давно в живых — бесконечно волновала меня.

— Если я почитаю немного, будет вам мешать свет ночника? — спросил я спутника.

— Читай хоть до самого утра. Мне все равно. Я в любых условиях сплю, — ответил мне седовласый мой старец.

Улыбнувшись благодарно, открыл я книгу Константина Паустовского, разыскал в ней одно небольшое место, отчеркнутое, — в полторы всего книжные страницы; именно эти строки вдохновили меня написать, рассказать всем о батыре Ардуане — стал я читать в который уж раз за два минувших года: