Ядерный Вий

Я сразу вспомнил об отце, готовом лопнуть от счастья, и понял, что спорить не о чем и не с кем. "У меня есть последнее желание", — сказал я решительно, поскольку слишком многое обесценилось в мгновение ока. Офицер улыбнулся дежурной улыбкой и взглянул на часы; времени у него было в обрез и он не желал тратить его на беседы с дряхлой развалиной. Но отменная выучка не позволила ему проявить грубость, и он с легким вздохом молвил, что находится в полном моем распоряжении. Сам не зная, зачем, я поманил его пальцем, и артиллерист вторично склонился надо мной. "Я хочу воспользоваться правом на псевдоним", — прошептал я, прерывисто дыша, и тот невольно скривился, ибо у меня отвратительно пахло изо рта. Но даже гадливость не смогла замаскировать гримасу подлинного удивления на лице комитетчика. Оно и понятно — с подобными просьбами к нему обращались исключительно редко. Жестом я остановил его, не желая, чтобы с губ офицера срывался встречный вопрос. В просьбе моей, несмотря на ее причудливость, не было ничего ужасного, и он решил побыстрее покончить с этой канителью. "Как же вам будет угодно назваться? " — осведомился артиллерист. Я назвал ему фамилию W. Мистификация должна быть мистификацией. Офицер запросил справочную службу, выслушал ответ и некоторое время размышлял, гадая, не принесет ли ему вреда опрометчиво принятое решение. В конце концов он решил, что не принесет, попросил меня расписаться и подкатил коляску к Пушке. "Стреляйте сами", — я махнул рукой и отвернулся.

Артиллерист скомандовал залп, подчиненные метнулись к орудию.

Слабый слух не дал мне по достоинству оценить победный грохот.

Возвращаясь домой, я подумал, что под фамилией W. Главный Труд, униженный оскорбительным ярлыком, таит в себе больше правды, чем я предполагал изначально. По крайней мере, между жизнями авторов — реального и мнимого — не виделось существенной разницы. Разве что последнему больше повезло, стервецу такому.

апрель 2000

Добрый вечер

У меня много друзей. Я говорю им: добрый вечер.

— Добрый вечер, Мари-Луиза.

— Добрый вечер, Виссарион.

— Привет, Захарий.

— Мое почтение, Джек.

— А вот и я, дорогая Настасья, что нового?

Они отвечают по-разному.

Мари-Луиза нараспев произносит:

— Добрый вечер, сударь.

Виссарион взлаивает:

— Добрый вечер, старина.

Захарий бурчит:

— Привет, привет, давненько не виделись.

Джек молчит, покусывает мне руку, накрывает на стол. Смешно он, однако, топочет.

— Я вконец извелась, — жалуется Настасья. Сахарная пудра раскисает в сиропных слезах. — Я сохну. Я таю.

Отвечаю:

— Ну, ничего, ничего. Сейчас сядем кушать.

Мою руки, включаю телевизор. Репортер рассказывает о достижениях конверсии. Масло вместо пушек: вот наш сегодняшний девиз.

Джек приносит полотенце, виляет хвостом. Я поправляю ему очки, мягко выговариваю:

— Эх, ты, голова — два уха. Грыз? Дужка вон треснула.

Джеку стыдно, он прячется. Из столовой доносится невнятный разговор. Мне хорошо с моими друзьями. Раньше я был одинок, но теперь все в прошлом.

Вхожу в столовую, все в сборе, расселись по местам.

Повязываю салфетку.

Я, когда ем, не свинячу, но всякий прием пищи — важный ритуал.

— О чем разговор? — спрашиваю их бодро.

— Захарий занудничает, — объясняет Виссарион. — Разводит бодягу про смысл жизни.

— Да? Любопытно, — я отхлебываю из кружки. — И в чем же, Захарий, ее смысл?

— Смысл жизни в том, чтобы жить, — хмуро изрекает Захарий. — Ограниченность мышления и стереотипы фантазии не позволяют выйти за рамки доступного. Надо просто жить, не раздумывая, и не гневить Создателя.

— То-то ты не раздумываешь, — насмешничает очаровательная Мари-Луиза.

— Dixi, — огрызается Захарий.

— Ну, а ты как думаешь, Настасья? — обращаюсь я к моей сдобной толстушке. Мочи нет, как люблю ее.

— Людьми надо быть, — ворчит Настасья. — Вот вам и весь смысл.

Джек, сверкая очками, встает на задние ноги: служит.

— Правильно, Джек, — хвалю я его. — Долг.

Все, кроме Захария, аплодируют. Захарий куксится, он чем-то недоволен.

— Хорошо, — я отхлебываю снова. — Кто сегодня расскажет притчу?

— Позвольте мне, — просит Виссарион.

— Изволь, дружище, — я откидываюсь на спинку кресла и закуриваю. Привычка — вторая натура, хотя курить перед едой ужасно вредно. Мои друзья весьма деликатны, они делают вид, будто ничего не замечают. Даже Настасья.

— Сказка про Данко, — откашливается Виссарион. — Давным-давно, когда люди жили среди трав и деревьев, нашелся среди них один Данко, молодой человек. И сказал им: пошли! И вот они шли, шли, и тени сгущались, и призраки мерещились, и вопили тропические птицы. Пока не стало темно. Тогда неблагодарные люди закричали: мы не видим дороги, куда ты нас завел? И приступили к Данко, намереваясь его разорвать. Но он не стал ждать, пока его разорвут, и сам вынул из груди пылающее сердце. Сердце осветило дорогу, и все пошли дальше.

— Замечательно, Виссарион, — я качаю головой, искренне поражаясь его смышлености. — Это все?