Яд

Что касается профессора Левдала, то за это время он сблизился с сыном и даже по воскресеньям совершал с ним длительные прогулки, во время которых беседовал с мальчиком как со взрослым.

Это происходило по двум причинам: отцу хотелось окончательно завоевать сердце мальчика, а кроме того, профессора что-то угнетало в его личной жизни, и поэтому он стремился почерпнуть силы в общении с бодрой юностью.

Между сыном и отцом возникли отличные отношения и даже такое доверие, которое позволяло Абрахаму откровенно рассказывать все, о чем он прежде бы умолчал.

Так, например, однажды Абрахам — наполовину против собственной воли — рассказал отцу об одной недавней школьной истории. В классе было разбито окно. Все ученики знали, что окно разбил Мортен Крусе. Однако никто не пожелал выдать его, когда ректор спросил об этом. В этот день Брок отсутствовал по болезни, и, таким образом, Абрахам Левдал находился в классе на положении первого и, так сказать, образцового ученика.

Ректор был возмущен и раздражен упорным молчанием класса. В этом он усматривал упрямство и даже, пожалуй, сговор не выдавать виновного, а такие вещи приводили его прямо в бешенство.

И вот ректор, подойдя к Абрахаму, крикнул:

— Берегись, Левдал, вторично провиниться в непослушании! В тот раз тебе сошло это, но теперь, я говорю, бойся повторения! Отвечай немедленно — кто разбил стекло?

Профессор Левдал, которому Абрахам рассказывал эту историю, не без страха прервал сына. Он спросил его:

— Надеюсь, ты ответил ректору?

Абрахам, смутившись, сказал отцу:

— Да, пришлось ответить.

— Ты сказал, что стекло разбил Мортен?

— Да, потому что он ведь это сделал.

— Ну и правильно. На твоем месте было бы безумием промолчать. И в особенности в такие дни, когда ты готовишься к конфирмации.

Помолчав, отец добавил:

— Конечно, есть люди, которые болтают всякий вздор, когда речь заходит о том, что нельзя предавать своих друзей и т. п. Но ты не обращай внимания на такую восторженную болтовню. Наш первейший долг — во всем слушаться своего начальства. Именно это качество является высшей добродетелью каждого порядочного молодого человека. Ну, а тот, кто заступается за злодея, — сам становится таковым. Нет, уж лучше разоблачать виновных и зло. Этим ты принесешь пользу и себе и окажешь содействие истине.

Некоторое время отец и сын молчали. По потом отец, как бы между прочим, сказал:

— Эту историю ты не рассказывай своей матери. Это не предмет для разговора с ней.

Абрахам промолчал, опустив глаза. Но и профессор Левдал, посоветовав сыну утаить от матери эту историю, не взглянул на него. Получалось так, что у них уже были тайны от матери. Впрочем, одобрение отца успокоило Абрахама, и поэтому он не стал размышлять о том, что мать, вероятно, иначе отнеслась бы к этому школьному происшествию.

Фру Венке, надо сказать, вела себя за последнее время крайне странно. Она была словно сама не своя. Казалось, что в жизни ее произошло что-то еще, помимо увлечения Мордтманом. Внутренняя тревога, охватывавшая все ее существо, перешла, наконец, в полную уверенность, наполнившую ее мучительным горем. Она стыдилась этого горя и тщетно пыталась его подавить. А заключалось это горе в том, что у нее уже больше не оставалось сомнений: ей снова предстояло родить ребенка.

XI

Прошло несколько дней, в течение которых фру Венке не видела Мордтмана. Однажды в обеденный час он, возвращаясь с фабрики, прошел возле их дома, но она отошла от окна, спряталась.

В эти дни Мордтман отступил в ее мыслях на задний план. Теперь она главным образом думала только о том, что ей предстояло: она еще раз должна стать матерью.

В те годы, когда Абрахам был еще совсем крошечным ребенком, она страстно хотела, чтобы у него была еще и сестренка. Но шли годы, и она отказалась от этого сомнительного счастья. Ведь теперь ее взгляды изменились, и она была рада, что у нее всего лишь один ребенок, за которого она несет ответственность.

Да и муж ее теперь вряд ли порадуется, узнав о такой ее новости.

Но более всего Венке удручала мысль о ее отношениях с Мордтманом. Эта мысль была ей просто невыносима. Фру Венке краснела всякий раз, когда вспоминала об их последнем вечере.

Он целовал ее и нашептывал, что она принадлежит только ему. А что она ответила ему на это? И как она должна была поступить в этом случае?

Эти мысли угнетали ее, и она даже была близка к отчаянию. Она не могла оставаться с ним один на один. Что ей следовало сделать? Кого выбрать? Ей казалось, что рассудок ее не выдержит такого испытания.

Как-то вечером, в сумерках, ей захотелось подвести итог прожитой жизни. Она уселась на диван и приказала служанке никого не впускать, в том числе и господина Мордтмана.

Но ей стало страшно думать о своей жизни. Ей казалось, что она уже погрязла во лжи. Ведь прежде она была такой бесстрашной во всех своих действиях, не допускала никаких компромиссов и требовала от всех полнейшей правдивости и отсутствия фальши. Она полагала, что правда поможет и ей и людям честно пройти сквозь жизнь, которая до краев заполнена трусостью и ложью.