Яблоко от яблони

– А можно аванс, рублей пятьдесят? А то я сегодня не завтракал.

В первый месяц работы понял ошибку своей пробы – нельзя спешить, надо было, невзирая ни на какие условия, снимать до победного результата. Иначе и снимать ни к чему.

На пленэре

Июнь 99-го. В прогретом студийном дворе ждет «микрик», подбегаю первым, сажусь с водителем.

– Молодой человек, пересядьте в салон – это место оператора-постановщика, – ворчит незнакомая согбенная старушка.

Неловко лезу в салон, там уже Герман, Кармалита с корзиной, Илья Макаров, Валера Мартынов, директор Марина Сергеевна и эта, не знаю кто.

– А ты, Валера, вперед иди.

– Да ладно вам, я тут посижу.

– Валера, меня уже жизнь согнула, не тебе разгибать – иди вперед.

Противная какая. Валера пересаживается. Поехали на выбор натуры.

Интересно – катишь по знакомым с детства местам, но все теперь наполняется новым содержанием. На побережье под Сестрорецком топчем песок, бродим в камышах, Валера фотографирует круговые панорамы.

Короткий переезд, выруливаем на шоссе.

– Ну что, Беллочка, как ты? – мягко спрашивает Герман.

– Ох, Лёша, тяжело без Исаака, даже попрощаться не успели…

Эта старушка-«пересядьте», оказывается, знаменитый художник кино Белла Семеновна Маневич, вдова не менее знаменитого Исаака Каплана: «Старик Хоттабыч», «Шинель», «Дама с собачкой», «Плохой хороший человек», «Труффальдино из Бергамо», «Три толстяка», «Белое солнце пустыни», «Приключения принца Флоризеля», «Шерлок Холмс», «Старший сын», «Отпуск в сентябре», «Торпедоносцы» – их легендарные картины.

Обратной дорогой остановились в ресторане:

– Обед!

Все заказывают шашлыки, пиво, солянку. А у меня денег двадцать рублей – беру с независимым видом картошку фри, сажусь в углу, поливаю бесплатным кетчупом, жую. Илья Макаров выгреб из своей тарелки половину шашлыка:

– Ты что ж как птиц какой-то клюешь?

– Не заработал на шашлык.

– Мы же на работе, обед за счет картины.

Тогда я взял солянку и шашлык – мне нравится работать в кино.

За соседним столиком Герман, Валера Мартынов и Белла Маневич:

– Виктор Некрасов по радио хвалил «Лапшина» и выразил сожаление, что не знаком со мной лично. Ну надо же, не знаком! Да я его на себе тащил пьяного в хлам от студии до «Астории», а он – не знаком!

– Лёша, а ты был в партии?

– Опомнись, Беллочка, с какого перепугу? Отец все негодовал, что я не иду в комсомол и в партию не вступаю. Я сказал ему: «Папа, я уже отдал этой партии самое дорогое, лучшее, что у меня есть». «Это что же, интересно знать?» – спросил отец. «Тебя, папочка!» Он расхохотался, я тоже. Да и фамилия у нас непартийная – Герман. У тебя, кстати, Беллочка, тоже непартийная фамилия: пока не вышла за Исаака, еще куда ни шло – Маневич, а уж когда стала Каплан…

– И имя, Лёша, у меня было другое.

– Какое?

– Берта.

– Потрясающе, Берта Каплан – как раз в партию! А знаете, что значит «Герман»? Так немцы называли подкидышей. У нас, например, подкидышам и сиротам в приютах давали фамилию Родин, Родина. Мол, нет родителей – Родина тебе родитель. А у немцев – Герман.

– И что же это значит – Германский?

– Нет: Герр – Господь, Манн – человек.

– То есть богочеловек?

– Нет – Божий человек. И отчество свое я менял, когда поступал в театральный, чтобы не по блату получилось, не за папины заслуги, папа же был известный писатель, а я назвался Георгиевичем. Но они все равно догадались. Мама очень меня не хотела, чего только не делала: и йод пила, и тяжести поднимала, а я все равно как-то уцепился и остался. Божий человек, но по сути – подкидыш.

Через два дня едем в отобранные камыши снимать заготовку под графику: великан-солдат на берегу залива и мальчик с огромной рыбиной на плече; мальчик смотрит в кадр, на нас – из дальнего инопланетного прошлого.

Герман хочет, чтобы над водой за фигурами статистов пролетели утки. Утки сидели справа в камышах, их следовало поднять и объяснить, чтобы летели по кадру.

Мне дают ружье-двустволку, высокие рыбацкие сапоги, и я лезу в воду с рацией на поясе.

– Как ты там? – интересуется Макаров.

– Первый раз на охоте, Илья Михайлович.

– Ну, жди команды.

Проходит полчаса, Герману все не нравится выражение лица рыбы, огромного сома, купленного утром на Ситном рынке. Долго вертят рыбину на плече мальчика, тот уже сгибается и стонет, а Герман хочет видеть в кадре мертвые рыбьи глаза, чтобы сом в кадр смотрел, но сом сползает, никак не желает пялиться в кадр из далекого своего прошлого.

– Приготовились, – предупреждает в рацию Илья.

Вскидываю ружье, утки поднимаются с воды и летят в противоположную от кадра сторону. Стреляю.

Герман в бешенстве выхватывает у Ильи рацию и, не нажав на кнопку, орет так, что мне и без рации отлично слышно:

– Злобин, почему уток не было?

Отвечаю в рацию:

– Но это же утки, Алексей Юрьевич, птицы, они же…

– Не пудри мне мозги, я поставил задачу – утки в кадре, и ты пошел эту задачу выполнять, где утки, я тебя спрашиваю?!

– Летят к вам, Алексей Юрьевич.

Стая уток дает круг над заливом и летит в их сторону.

– Камера! – грохочет Герман.

– Лёша, только теперь не стреляй, – шепчет Илья в рацию, – а то они испугаются.