Яблоко от яблони

Финальные титры большой картины
шрифтом без засечек, за никем – никто,
в тишине проходят, необратимы,
бледные лица, черные пальто.

Белые шарики спортлото.

Кадры-оборванцы, неудачи, пробы,
склеенные наспех, не переснять,
мельтешат, роятся у клумбы гроба,
время залежалое прут, теснят.

Где-то Вы сейчас – в поиске, в отпуске?
Ночь в проекционной и в зале темно,
Но сквозь мутные слезы вымыслы-отпрыски,
Лучатся-просятся в большое кино.

Холодком повеяло, оглядываюсь: Здрассте ж!
И, не попрощавшись, тайком иду —
ворота павильона распахнуты настежь —
съемочная группа дымит в саду…

…а ветер надрывается: «Еще дубль».

Герман, человек божий. Дневник ассистента на площадке

Испытательный срок

19 февраля 2013 года прилетел на съемки в Одессу. Подходя к отелю, увидел афишу: «22 февраля… Герман». Почему-то на афише было женское лицо. Подойдя ближе, прочел: состоится концерт памяти знаменитой певицы, 22-го – в годовщину смерти моего отца.

21 февраля ранним утром – телефонный звонок: умер Герман.

Любой разговор может оказаться последним.

Помнить об этом не так уж важно.

Иначе все зафиксируешь, а ничего не поймешь.

Память все равно не архив, она – редактор.

Воспроизведение – произведение, творческий акт – вряд ли это имеет отношение к реальности в смысле документальном.

Но к реальности как сущности, отбору живого и движущего, безусловно, имеет.

Стало быть, последний разговор – всегда сейчас. Он не конечный, он идет по следу.

Как увлеченная собака – его бессмысленно окликать, править, за ним надо стараться успеть.

Хотя куда приведет след – неизвестно: возможно, к добыче, а возможно, и к самому охотнику – мало ли, собака-память взяла его след.

С Германом на картине «Трудно быть богом», она же «Что сказал табачник с Табачной улицы», она же «Хроника Арканарской резни» я работал четырежды. И четырежды расставался. Каждый раз это было навсегда, на разрыв, вряд ли в списке его сотрудников встретится еще пример такого верного изменника.

Четвертый акт сотрудничества был самым непродолжительным – меньше месяца. Он позвал на озвучание, я бросил все и пошел.

Фрагмент дневника

14 октября 2010 г., четверг

Как только в кошельке вновь завелся ленфильмовский пропуск с пометкой «Трудно быть богом», исчезли деньги. Иду Цветным бульваром, вижу у церетелиевского клоуна напротив цирка толпу машущих руками людей. Они всегда здесь собираются по четвергам. Приносят еду, выпивку, рассаживаются по скамейкам и болтают, болтают, бесшумно напиваясь. Потом расходятся – глухонемые. А мимо шумно проносятся из рассосавшихся пробок вечерние московские машины. Зачем-то все же нужен этот Церетели, если его скульптура – их место встречи. Позвонила девочка по поручению Германа и Извекова с полномочиями старой графини, посулившей кое-кому три карты: «Я пришла против своей воли», она так примерно и начала:

– Я звоню по поручению, простите, мне очень неловко, но передаю дословно: «Испытательный срок закончен, на работу можно не выходить».

Я захлебнулся обидой, недоумевал: а что, собственно, было испытательным сроком? Месяц сидения на озвучании в тон-ателье?

Но, видимо, попадающие в душу слова доходят не сразу – слишком уж мощный заряд.

Испытательный срок – это тринадцать лет инициации, возмужания в профессии, четыре акта самой интересной для меня пьесы.

Срок закончен – Герман ушел.

Но наш последний разговор не был последним.

Собака-память прижала уши, вся вытянулась – вот-вот рванет.

За четвертым актом последует пятый.